Пять шагов по облакам - Татьяна Устинова

— Вон там. В сквере, на лавочке. Она вышла, потому что у нееголова болела, и она сказала, что целый день сидит безвылазно и у нее уже силнет.

Артемьев помолчал.

— Лер, а она… никак не может быть с ним связана, с трупом?Как его фамилия? Корзинкин?

— Садовников, — поправила Лера. — Да нет, не может, Вася.Как она может быть с ним связана? Она в политике не работала никогда, еслитолько на каком-нибудь приеме познакомилась…

— На каком-нибудь приеме она одна не бывает, а если бывает,то мне потом все рассказывает, — сказал Артемьев мрачно. — Про Садовникова онаточно никогда не рассказывала.

— Ну вот видишь…

— Да ничего я не вижу!..

Она уехала к первому рейсу, около шести часов, а Артемьев,помаявшись по отелю, который поутру зажил обычной веселой и деятельной жизнью,поднялся в Мелиссин номер.

Он понятия не имел, как станет ее искать, но все же понимал,что любые поиски придется отложить хотя бы часов до девяти, когда начнут работать«организации». Какие именно «организации» должны начать работать, он тожеосознавал не слишком отчетливо.

В номере, где с ночи оставались задернутыми плотные шторы,он первым делом распахнул их, раздвинул в разные стороны, потому что мрак вдуше и еще в комнате был невыносим. За окном оказался круглый скверик соскамейками, так хорошо и давно знакомый, и золотой купол Исаакил сиял в чистомголубом небе, и деревья зеленели победительно — жизнь продолжается, что бы тамни случилось!

Василий Артемьев посмотрел на постель, расстеленнуюгорничной «на ночь» — с откинутым одеялом, взбитыми подушками и напечатанным накарточке предложением «континентального завтрака». Он никогда не мог взять втолк, что такое этот континентальный завтрак, и Мелисса ему непонятнообъясняла, что он чем-то отличается от английского, а в отелях бывают толькоконтинентальные и английские!..

На столике лежал ее телефон, который она, конечно же,позабыла, и в отчаянии и безнадежности Василий сел на белую постель и посмотрелее «вызовы».

Нет, вчера она ему не звонила. Они поссорились, и она ему незвонила.

Зачем они поссорились?..

Ее любимая сумка с вензелями стояла на полке, и, отложивтелефон, Василий заглянул в сумку. Джинсы, водолазка, белье, туфли в пакете,острый каблук прорвал дырку. Зарядник для телефона и запасные очки в замшевомфутлярчике — и ничего, что могло бы помочь ему в поисках.

Он вытряхнул все из сумки, разложил на постели, потомзамычал сквозь зубы, сгреб все в один огромный ком и затолкал обратно.

Мучительное, как зубная боль, чувство скрутило мозг.

Здесь ее вещи, ее штучки, ее туфли и зубная щетка в ванной,все выглядело так, как будто она никуда не исчезала, — не было только ее самой,и оказалось, что это почти невозможно терпеть.

Невозможно, невозможно!..

Да ладно, сказал он себе. Что ты киснешь! Все будет хорошо,просто потому, что не может быть иначе. Я приказал себе, чтобы все было хорошо,значит, именно так и будет.

Он подошел к окну, вытащил из белой вазы черную виноградинуи съел. Виноградина вязла в зубах, как поролон.

Почему нужно ждать три дня, чтобы зарегистрировать пропажучеловека?! Почему нельзя начать искать немедленно, прямо сейчас, всех поднятьпо тревоге, всем раздать описание примет?! Слово-то какое — приметы, как изпротокола!

Артемьев еще послонялся по маленькому номеру, потом умылсяочень холодной водой и лег с той стороны, где не было откинуто одеяло, чтобы неложиться на Мелиссино место. Лег и покосился на ее подушку.

Где ты, черт тебя побери?! Где ты можешь быть?! Чтослучилось с тобой в ту минуту, когда ты вышла из отеля?! Зачем ты вообще изнего вышла?! У тебя поднялась температура, вот и лежала бы себе спокойно, нет,понесло тебя куда-то! Почему с тобой вечно что-то случается, стоит только мнеотвернуться?!

Он то ли спал, то ли не спал, замерзал от того, чтобеспокойство ледяной глыбой лежало рядом с ним, как раз на Мелиссином месте, ион даже во сне все время обжигался об него.

Часов в девять, совершенно разбитый, он принял душ, вытерсяМелиссиным полотенцем, поправил на кровати смятое одеяло и вдруг в нишеприкроватной тумбочки обнаружил старую-престарую записную книжку в растрепанномпереплете, из которой во все стороны вылезали листы с желтыми краями.

Артемьев вытащил пухлую книжку, расстегнул ремешок, которымона была застегнута, и перелистал.

Черт его знает, что это такое было, дневник не дневник!..Даты стояли какие-то странные, непонятные — десять лет назад, вот как давноМелисса начала в нем писать! Почерк у нее тогда был совсем другой — тоненький, неуверенный,как будто она долго раздумывала над каждым словом и выводила его с трудом.

На первой странице после записи «Людмила Голубкова, общийотдел Министерства иностранных дел, ведущий специалист, телефон 2-12-21» былоначертано: «Ты проклянешь в мученьях невозможных всю жизнь за то, что некоголюбить!»

И подпись: «А. Блок».

Артемьев усмехнулся тихонько.

Он не знал, какой девчонкой была его чертова знаменитостьвсего десять лет назад! Он повстречал ее, уже когда она стала знаменитостью, иэта строчка из Блока многое ему о ней рассказала.

На второе февраля десять лет назад была назначена встреча в714-м кабинете с некоей Верой Николаевной из отдела кадров, а на четвертое снеким «Вяч. Мих.», должно быть Вячеславом Михайловичем, неизвестно из какого отдела.

Артемьев перевернул страницу на блестящих пружинках. Больше«деловых» записей в ежедневнике не было, появились обрывочные, начатые иброшенные, без дат. Тогдашняя Людмила Голубкова записывала какие-то впечатленияо своей тогдашней жизни.

Можно это читать или нельзя? Предназначено это для кого-то,кроме нее, или не предназначено?

Он секунду подумал, разом отмахнул все страницы и нашелпоследнюю запись. Он долго отводил от нее глаза, как провинившаяся собакаотводит взгляд от разорванного коврика, который хозяин сует ей под нос, а потомбыстро прочитал — словно в холодную воду кинулся.

«Васька не звонит. Жду-жду, а он все не звонит. Может, онрешил меня бросить? Я этого не переживу. Ей-богу, пойду и утоплюсь. Что я будубез него делать? Мы вчера поссорились, я в Питер улетаю, а он не звонит! Вотесли он еще через пятнадцать минут не позвонит, я ему сама позвоню!»

Василий Артемьев перевел дух.

Все нормально, сказал он себе. Вот теперь все хорошо.

Ничего хорошего не случилось, больше того, ничего неизменилось по сравнению с тем, что было пятнадцать или пять минут назад, ножизнь после прочтения этой короткой записи в древнем ежедневнике стала совсемдругой.