Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

В Ленинграде в моем отеле серебряные лампы и пепельницы из кварца были прикреплены к стенам цепями. По утрам улыбчивая горничная приносила мне начатый кусочек мыла. Завтрак сервировали на тонком китайском фарфоре, собранном из разных сервизов, серебряные приборы – разного рисунка.

Нева, пересекающая город, замерзла, лед образовал на ней волны. Подобное зрелище было для меня новым, как будто гигант с ледяными руками мгновенно остановил течение реки. Внешний вид города создавал впечатление, что Петр Великий, чтобы заменить недостающие леса (в этой части России их мало), решил создать для своих подданных волшебный лес. Розовые здания поднимались в небо как каменные деревья с золотистыми апельсинами наверху, но все равно атмосфера улиц была полна меланхолической печали, а краска на домах облупилась. В Ленинграде, как и в Москве, возникала мысль, что даже развлечения принимаются всерьез и что люди, одержимые тяжелыми проблемами, забыли, как смеются.

В музеях хранились несметные богатства. Эрмитаж мог похвастать живописными сокровищами голландских, французских, английских мастеров, с которыми не всякий музей способен сравниться. Напротив нас была развернута выставка иранского искусства. Выставленные в залах столетние шатры, расшитые золотом и яркими цветными узорами, не тронутыми временем, были наполнены сказочными коврами и росписью по стеклу, будто волшебный караван остановился на отдых.

Но улицы оставались мрачными и настороженными, как в городе, находящемся в осадном положении.

Москва выглядела более оживленной. Чувствовалась некоторая неприязнь к западной цивилизации, особенно к американской, но тем не менее стремились с ней конкурировать и подражать. Огромная статуя Сталина, возведенная в то время, казалась призраком, весьма безобразным, современного искусства. Некрасивые здания в духе американских небоскребов были похожи на заблудившихся детей в этом восточном городе. Люди, видимо, чувствовали себя неловко в одежде, которая не подходила ни для климата, ни для страны. Ошибка Востока – желание одеваться по-европейски. В магазинах пытались продавать некоторые заграничные продукты, поскольку меня занимали мысли о горностае, я стала искать меха России. Все, что я обнаружила, это очень странная шкурка, напоминавшая крысу. Единственным местом, где еще можно было раздобыть фантастические предметы, оставался так называемый Торгсин. В этом магазине среди прочего я обнаружила серебряное зеркало эпохи Директории[77] и еще по меньшей мере тридцать различных предметов, которые прилагались к нему. Не имея возможности его купить, я вышла оттуда, прижимая к себе большой кофейник из позолоченного серебра, он до сих пор доставляет мне удовольствие всякий раз, когда я им пользуюсь.

Распространился слух, что я нарисовала платье для советской женщины. Сталин решил, что его офицеры будут носить знаки различия – золотые звезды, хорошо сшитую военную форму и брюки с широкими лампасами. Они должны научиться танцевать фокстрот, а комиссары – носить брюки гольф. Солдаты должны учить своих жен хорошо одеваться.

В западных газетах появилась сенсационная новость, будто бы я разработала туалеты, которые предстоит носить сорока миллионам женщин в России. Жена Стаханова, шахтера, зачинателя знаменитого движения, якобы получила в подарок автомобиль, счет в банке и платье последней модели от Скиапарелли.

Вопреки всем этим слухам я нарисовала очень скромное черное платье, типично в моем стиле, с высоким воротом, которое можно надевать и на работу, и в театр. Я сама такое всегда ношу. В комплекте с ним я придумала широкое красное пальто на черной подкладке, застегивающееся на большие простые пуговицы, и шерстяную вязаную шапочку, любой воспроизведет ее без труда; на ней – застежка-молния и кармашек. Эту последнюю мою инициативу заказчики отвергли под предлогом, что это слишком соблазнительно для карманников в общественном транспорте.

Мой стенд на выставке был украшен шарфами с рисунком в виде газетных вырезок, получившими с тех пор повсеместное распространение. На переднем плане разложили модные журналы, французские, английские, американские, и именно они вызывали огромный интерес. Многие молодые русские женщины никогда не видели настоящих модных журналов и больше интересовались тем, как создать новое платье, а не как оно выглядит.

Однажды, забыв что-то в номере, я неожиданно вернулась в свой отель. В тот момент, когда я открывала дверь, вдруг услышала испуганные восклицания… Вхожу и вижу, что мои платья разложены на полу и четыре женщины спешно снимают с них патронки[78]. Все разом принялись говорить, как будто я понимала хоть одно слово. Сев на кровать, я хохотала до упаду и, к их глубокому удивлению, объяснила им жестами, как снимать патронки более быстрым и надежным способом.

Мне доверили открывать первый Дом моделей на Сретенке. В тот день я завтракала с женой китайского посла, которая обнаружила где-то роскошные меха. Я приехала в Дом моделей с некоторым опозданием и оказалась в довольно маленькой комнате, полной людей, по виду которых трудно было определить, кто они, т. к. различия между социальными слоями были стерты. Под стеклянным шаром медленно поворачивались электрические манекены, демонстрируя довольно странные туалеты, точнее, странные для меня: мне-то думалось, что одежда работающих людей должна быть простой и практичной, а тут – оргия шифона, бархата и кружев.

– Это куда же надевать? – осведомилась я. – На концерт?

И вскоре получила ответ той же монетой, когда упомянула о коктейлях:

– А что такое коктейли?

– Ну, это когда после работы пьют водку.

– Но зачем переодеваться, чтобы выпить?

Через переводчика меня забросали вопросами:

– Сколько часов длится у вас рабочий день?

– Каковы зарплаты?

– Что вы едите?

– Какие у вас развлечения?

– А личная жизнь?

– Сколько времени и как работаете вы сами?

Отвечала я ясно и честно, как могла. Из глубины комнаты чей-то голос произнес:

– Ну, это не так уж плохо!

Позднее я узнала, что большинство присутствующих были членами правительства, и это оказался мой единственный контакт с русскими. Главный редактор самой влиятельной газеты, тем не менее, пригласил меня на обед в отдельном кабинете «Гранд-отеля». Подавали замечательные блюда, отличные французские вина; посуда была самая лучшая, какую производили в России, – «Попов», я посмотрела – есть у меня такая скверная привычка – на дно тарелки. Уходила я со странным чувством, похожим на шок.

На границе меня спросили, почему я сохранила вырезки из газет; и я ответила: «Вы очень любезны, что заметили это. Может быть, кто-нибудь согласится перевести мне их?»

И мне их перевели, а поезд задержали. Эту страну я покинула с убеждением, что в конце концов сегодняшняя Россия похожа на прежнюю, описанную в 1830 году маркизом де Кюстином[79], и в ней хорошо живут только те, кто принадлежит к правящему классу. Сегодняшняя Россия открыла западный мир и просто страдает от комплекса неполноценности.