Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Чрезвычайно талантливый, он имел склонность пренебрегать своей карьерой художника, чтобы посвятить себя тому, что его забавляло. Театр занимал у него много времени, и некоторые его постановки – «Школа женщин», «Симфония» – прекрасны. Он обожал театр… и умер в нем. На следующий день после многих моих презентаций он посылал мне забавные рисунки моделей, которые ему больше всего понравились, называя их, например, «Лисий хвост» или «Вуалетка по-восточному».

Ансамбль от Скиапарелли, 1936. Фото Вилли Майвальда

Однажды вечером, когда он обедал у меня на улице Барбе-де-Жуи, а я еще не закончила декорировать это место, в вестибюле стоял такой сквозняк, что я попросила его нарисовать мне маленькую ширму, чтобы поместить ее перед дверью.

– Конечно, – согласился он, – только не могли бы вы заплатить мне вперед – нужны деньги?

– Договорились! – ответила я.

Прошел месяц, потом два – никакой ширмы от Берара. Спросить у него я не осмеливалась, но стала замечать, что каждый раз, когда мы встречались, лицо его становилось все мрачнее.

В конце концов он расстался со мной в отвратительном настроении. Через месяц я решилась заговорить о ширме.

– Я это подозревал! – воскликнул он. – Почему вы сразу не сказали, что она вам не понравилась?!

– Но, дорогой Бебе, речь не о том, что она мне не понравилась, я ее просто не имею!

Увы, ширму доставили не мне, а старой маркизе, владелице дома, и старый слуга сразу ее припрятал, объяснив, что маркиза сама немного занимается живописью, а этот предмет, без сомнения, ее шокировал бы: «Мадам маркиза тоже рисует, но эта вещь!» – и в ужасе воздел руки.

Ширма оказалась одним из прекраснейших произведений Бебе, он вложил в него и талант, и чувство. Поставленная в лучший угол моего салона, она не имеет ничего общего с «маленьким панно», которое я заказала художнику. Тем не менее он так никогда и не согласился принять дополнительную плату за свою работу. Он обожал маленькие золотые шкатулки, всегда носил их в кармане и время от времени вынимал, чтобы полюбоваться и с любовью погладить. Чувствовать одобрение, восхищение, иногда даже любовь со стороны Бебе – это стало для меня посвящением в художественную, интеллектуальную и светскую среду.

Из Америки пришла телеграмма; и ее положили на мой поднос для завтрака старой китайской работы, стоявший на камине. Я развернула ее и прочла: «Это чтобы сказать компании “Вестерн Юнион”, что я вас люблю… Хотите выйти за меня замуж?»

Я так и не ответила.

Эльза Скиапарелли в своем доме, 1931

Построенный Давиу и Бурде для Всемирной выставки 1878 года дворец Трокадеро разрушен в 30-е годы XX века, чтобы расчистить место для строительства дворца Шайо. Без сомнения, Трокадеро был нехорош, а Шайо, возможно, прекрасен… Однако это место в Париже с тех пор сильно изменилось. Странной восточной тайны Трокадеро, некрасивого и загадочного памятника, более не существует, а Эйфелева башня, построенная в 1889 году, с удивлением и грустью смотрит вниз, возможно, с легким опасением за свое существование. Мне все время казалось, что этот огромный жираф вот-вот наклонит шею и пробормочет последнее «прощай». Господин Ривьер, хранитель музея Трокадеро, подарил мне скипетр, венчавший старый памятник. Этот кусок позолоченного гипса, потертый, оббитый, испещренный зарубками, хранится в углу моей библиотеки как заблудившийся часовой Парижа, которого по-настоящему я никогда и не знала.

А тем временем Сена украшалась и готовилась к другому большому событию – Всемирной выставке 1937 года. Берега покрылись неожиданными веселыми постройками, представляющими все нации мира. По ночам с реки доносились, как волшебство, звуки музыки. Сена пела Баха, Шопена и Дебюсси. Разноцветные паруса развевались, когда маленькие кораблики скользили под мостом… мимо шаровар знаменитого зуава[66].

Профсоюзом работников швейной промышленности был организован павильон, посвященный французской индустрии роскоши. Им же издано множество правил, не всегда удачных, предписывающих, что надо делать и чего не надо.

Лично я восприняла их как конец личной инициативы, почувствовала себя Дон Кихотом перед ветряными мельницами. Некоторые манекены, что нам долженствовало представить, выглядели ужасающе, и все, что с этим можно было поделать, это спрятать их несовершенства под объемными платьями. Естественно, я протестовала, – «естественно», потому что возражать сделалось частью моего существа: рефлекс срабатывал прежде, чем я отдавала себе в этом отчет.

Шляпа-треуголка от Скиапарелли, 1937

Могла ли я использовать Паскаля, деревянного манекена, и тем самым придать атмосфере бутика причудливый вид?

«Разумеется, нет!» – воскликнули педанты. Да, это слишком бросалось бы в глаза и носило революционный оттенок. После долгих споров я сама сделала экспозицию: положила на газон мрачный гипсовый манекен, обнаженный, каким вышел с завода, и чтобы сделать его веселее, усыпала цветами, затем протянула веревку вдоль отведенного мне пространства и развесила на ней, как после большой стирки, все предметы туалета элегантной женщины, вплоть до трусов, чулок и туфель. Меня не в чем было упрекнуть, я во всем строго следовала декретам профсоюза, но в первый же день пришлось вызывать полицейских, чтобы сдерживать публику!

На Вандомской площади законом правил случай, никогда заранее не знаешь, тепло будет или холодно, кто первым придет в салон… Женщины-пилоты, стюардессы, студентки-искусствоведы, курсантки военных и морских училищ, делегации американских матерей, туристки с искусственными драгоценностями на шляпках, царствующие особы, сегодняшние или прежние; супруги бывших, настоящих и будущих президентов, правителей всех провинций; послов, адмиралов, генералов, супруги архитекторов, драматургов, журналистов, путешественников; герцогини, будущие герцогини, итальянские принцессы… Каждый день мы наблюдали наплыв принцесс, включая тех, кого я наняла в качестве сотрудниц: Соню Магалофф, Полет Понятовски и Кору Гаэтани[67].