Поколение А - Дуглас Коупленд

– Это как?

– Как клочья сбившейся шерсти. На жэпах овец.

– На «жэпах» или на «жопах»?

– На жопах, да.

– Ага, понятно. А что сейчас на тебе надето? -Зак!

– А что такого? Мне действительно интересно. Включи камеру на телефоне.

– Нет. Тем более я не знаю, как она тут включается. На телефоне Финбара. А на тебе что надето, Зак?

– Серые спортивные штаны и белая майка, облитая гранатовым соком.

– Гранатовый сок – это вкусно. А еще из него делают гренадин. Я имею в виду, настоящий. Который именно из гранатового сока.

– А гренадин добавляют в коктейль «Шерли Темпл».

– Ага. Кстати, слово «граната» – того же корня. Знаешь, почему ручные гранаты покрыты такими маленькими квадратиками, вроде делений на плитках шоколада?

– Не знаю. Чтобы рука не скользила?

– Нет. Когда граната взрывается, эти квадратики разлетаются в стороны, и получается больше осколков.

– Сэм, ты мне нравишься. Но ты так до сих пор и не сказала, что на тебе надето.

– Да ничего особенного. Платье, туфли. Это вечеринка для яппи.

– А кто этот Финбар?

– Мой новый друг. Мы познакомились в самолете. Когда летели из Штатов.

– А тебя тоже держали на карантине?

– Ага.

– Я чуть не умер со скуки.

– Я тоже. А тебя когда отпустили домой?

– Да уже больше месяца назад. А тебя?

– Вчера.

– И как оно?

– Знаешь, странно. Они вынесли все из моей квартиры. Остались голые стены. Дом родителей осаждают фотографы и религиозные психи. Но мне хотя бы уже не приходится есть это жуткое желеобразное нечто.

– Тебе тоже давали это желе?

– Это было ужасно. По вкусу – как молочный коктейль с говядиной.

В телефоне что-то пискнуло.

– У меня батарея садится, Зак.

– Напиши мне на мыло. Короткие гудки.

Упс.

Я растерянно оглядел кухню, потом пошел в гостиную. Там на диванах и креслах спали мои секретарши – мои говорящие приспособления для секса. Тревожное ощущение, когда тебе кажется, будто ты вышел из своего тела и смотришь на себя как бы со стороны, теперь исчезло. Его сменило гнетущее чувство собственной незавершенности и недостаточности.

Я не знала, что делать. В конце концов я позвонила Финбару. Мне было проще позвонить ему, чем кому-то из моих так называемых друзей. В жизни каждой незамужней женщины бывают моменты, когда все друзья исчезают и не остается вообще никого. А Финбар, с другой стороны, запланировал три вечеринки и составил мне полный набор средств для комплексного ухода за кожей еще до того, как я закончила излагать свою слезную просьбу о «политическом убежище».

Мы с папой прокрались незамеченными мимо фотографов, расположившихся табором вокруг дома родителей, сели в машину и поехали к Финбару. Его «тойота» стояла на подъездной дорожке, и, проходя мимо, я обратила внимание на наклейку на багажнике. Рыба из серебристой эмали. У меня было чувство, что я попала в закольцованный сон, который вообще никогда не закончится. На этой рыбине номер шесть было написано: «Sole amandine»*. Финбар широко распахнул дверь.

* Sole amandine (фр.) – морской язык с миндалем.

– Проходи, будь как дома. Мне только что сообщили, что в Аваггуни, на ипподроме, продают «гренни-смиты». Я два года не ел пирога с яблоками. Ты принесла мне удачу. Так что будешь моим талисманом.

Он послал мне воздушный поцелуй, сел в машину и умчался в Аваггуни за яблоками. Я вошла в дом – совершенно роскошный дом, как на фотках в глянцевых журналах, – и с содроганием вспомнила свою скромную квартирку и все свои неказистые вещички, которые в данный момент прозябали где-то на складе в Кловерли. Холодильник Финбара был набит дорогой качественной едой, в том числе и продуктами ручного опыления – меня особенно поразил консервированный зеленый горошек. А на кухонном столе стояла миска с копченым миндалем. У Финбара явно были связи на черном рынке – в отличие от моих мамы с папой, которые жили почти исключительно на курице и картофеле.

Финбар вернулся часа через два. Привез пять исклеванных птицами «гренни-смитов». К тому же три из пяти были изрядно помяты.

– С пирогом мы обломались. Будет штрудель. Но зато очень вкусный, – сказал Финбар и достал из морозилки бутылку водки. – Давай пока по коктейлю с мартини. А потом я буду готовить, а ты мне расскажешь все-все. Сегодня вечером у нас гости. Хорошие люди, тебе понравятся. В общем, ты наливай. Не стесняйся.

Все-таки есть в жизни счастье.

В общем, мы пили крепленый мартини. Финбар готовил яблочный штрудель. Ароматный, как редкий цветок. Поставив штрудель в духовку, Финбар проводил меня наверх, в комнату для гостей. С отдельной ванной и видом на бамбуковую рощу. Вот в такой комнате я бы с радостью провела целый месяц.

Я приняла душ и прилегла, чтобы проспаться после мартини с водкой. Меня разбудил Финбар:

– Через час мы садимся за стол. И еще я подумал, что ты, наверное, хочешь поговорить с Заком. Я подключил кое-какие знакомства и добыл адрес его электронной почты.

– Что?!

– Виноват, каюсь. Больше не буду. Кстати, не беспокойся насчет прически. Если хочешь, Сильви сделает тебе стрижку. Как раз успеете до ужина.

Я глянула в зеркало и, честно сказать, пришла в ужас. Вся изможденная, помятая. На голове – взрыв на макаронной фабрике.

– Она правда может меня постричь? Прямо сейчас?

– Да, она может. На кухне стоит гостевой ноутбук, подключенный к сети. Так что если захочешь связаться с мистером Заком, ноут в твоем полном распоряжении.

Я спустилась на кухню, уселась перед компьютером, зашла на KMail и создала нового абонента. Я не знала, что написать Заку. На самом деле я еще не совсем протрезвела. А вернее, совсем не протрезвела.

Привет, Зак. Это Сэм (Саманта) из Новой Зеландии.

Я закрыла глаза, крепко зажмурилась, и в темноте под закрытыми веками завертелись взвихренные геометрические узоры. Потом я открыла глаза и вспомнила один случай, о котором читала когда-то давно: как два моряка утверждали, что видели черное солнце, опускавшееся за горизонт. Дело было на острове Муреа в 1947 году. И мне вдруг подумалось, что сколько бы ты ни видел закатов, у тебя каждый раз возникает чувство, что именно этот закат был исполнен исключительно для тебя. Для тебя одного.

Потом я задумалась о многочисленных неурожаях, случившихся за последние несколько лет. О том, как у нас каждый год возникает глобальная паника. Люди боятся голода. Боятся того, что может произойти, если так называемый опылительный кризис будет усугубляться.