Прощай, Золотой лев! - Сьюзан Элоиза Хинтон

меня, паковали таблетки и надевали на Марка наручники. Они предупредили Марка, что у него есть право хранить молчание, и так он и поступил. Он просто стоял, дрожа, и слушал, как я рассказываю копам о вещах, за которые его точно упекут за решетку на годы.

Наконец один из них сказал: «Пошли, парень», и тут всё происходящее словно обрушилось на Марка.

– Господи, Брайон, ты же не дашь им забрать меня в тюрьму?

Как будто он не знал, что это я только что сдал его. Один из копов схватил Марка и толкнул его к двери. Вдруг наступила мертвая тишина, слышалась только далекая сирена и мамины тихие всхлипы.

Я пошел в туалет, там меня вырвало. Мне было тошно.

11

На следующее утро я решил было, что всё это мне приснилось, что это был кошмар, который я помнил лишь примерно. Постепенно, совсем не сразу, до меня дошло, что случилось. Я устал, я был болен и не понимал, как это люди не умирают, когда всё вот так встает с ног на голову.

Что я сделал с Марком? Как я мог так с ним поступить? Чтобы оправдать свой поступок, я попытался вспомнить, как был потрясен из-за Кэти и Эмэндэмса. Но я уже не был ни в чем уверен. Если бы я попросил Марка бросить, он бы бросил. Я не должен был так поступать. Прошлой ночью это казалось единственно верным, а теперь Марк в тюрьме. Это его убьет, убьет. Это его убьет.

– Брайон, ты пойдешь на работу?

Это была мама. Я сидел на краю кровати, стиснув голову руками. Казалось, она сейчас взорвется.

– Мам,  – сказал я наконец,  – что я наделал? Ты же не будешь теперь меня ненавидеть?

Она подошла и села на кровать Марка.

– Брайон, ты мой сын, мой единственный ребенок, как же я могу тебя ненавидеть. Я люблю тебя.

– Ты и Марка тоже любила,  – сказал я, только начиная понимать, как всё это повлияет на нее. Марк, ее ручной лев, теперь за решеткой.

– Да, я любила Марка, и сейчас люблю. Но ты мой сын, ты важнее. Марк занимался дурными вещами. Может быть, там ему помогут.

– Ты же знаешь, что нет.

Я слишком устал, чтобы играть в эти игры – давай сделаем вид, что всё будет в порядке, всё, что ни делается,  – всё к лучшему.

– Нам нужно будет объяснить ему, что он был неправ и что ты сделал это для его блага.

Я посмотрел на нее долгим взглядом. Она была моя мать, я любил ее, но продолжать этот разговор не было никакого смысла. Она тоже устала, и ей тоже было больно, но у нее оставалась надежда, а у меня нет, поэтому разговаривать было невозможно.

– Мне пора собираться на работу.

– Брайон, постарайся не возненавидеть себя,  – сказала мама, но легче сказать, чем сделать.

Я прошел через этот день без чувств, на автомате, еле понимая, что делаю. У меня была репутация умника, который за словом в карман не полезет, так что многие меня подкалывали, но я как будто не слышал. Вернувшись домой, я завалился на кровать и принялся курить одну за другой. Я ни о чем не думал: я боялся думать.

Кто-то постучал в дверь, мама открыла.

– Брайон, к тебе пришли,  – крикнула мама через какое-то время.

Это была Кэти. Я вдруг понял, что за весь день ни разу о ней не подумал.

– Брайон, твоя мама мне всё рассказала. Мне так жаль.

Она выглядела взволнованной и усталой, но это не пробудило во мне сочувствия.

– Да? Почему?

– Брайон! – воскликнула Кэти, в глазах у нее заблестели слезы.  – Ты же знаешь, я понимаю, каково тебе сейчас.

– Правда? Нет, я не знал.

Она совсем растерялась и молчала. Я знал, что делаю ей больно, но не мог остановиться. Я как будто бы извне наблюдал, как кто-то по имени Брайон Дуглас делает больно своей девушке. Я не мог заставить его прекратить, а главное – мне это было неинтересно.

– Как твой брат? – спросил я. Эмэндэмс вдруг перестал быть моим другом и стал просто ее братом, который лежит в больнице.

– Кажется, получше. Но не знаю, он пока еще плохо соображает.

Да нас таких двое, саркастически подумал я.

– Я думала… – она сглотнула. Она была гордая, и ей тяжело было перенести унижение.  – Я думала, ты заедешь сегодня в больницу или позвонишь мне. А потом твоя мама мне рассказала, что произошло.

– Ты не рада? – спросил я.  – Тебе же Марк никогда не нравился. Ты сказала, что он красивый, но тебе он никогда не нравился. Ты разве не рада, что он теперь далеко?

– Брайон, за что ты так со мной? – спросила она, и у меня в ушах ясно зазвучали слова Марка: «За что ты так со мной?»

– Прости, Кэти, я не могу сегодня разговаривать. Я завтра тебе позвоню.

– Хорошо, позвони мне завтра.

Она всё еще выглядела печальной и растерянной, но не униженной. Я не собирался ей звонить, и она это знала. Я отстраненно спросил себя, почему больше не люблю ее, но теперь это было неважно.

На заседании, или на рассмотрении, или на суде над Марком – я никогда не обращал особого внимания на формальности – я должен был давать показания. Я дал показания. Я не видел Марка с того самого дня, как его забрали. Он выглядел спокойным и довольным, качался на стуле, почти дружелюбно оглядывал всех в зале суда. Когда меня спросили о наших с Марком отношениях и я сказал: «Мы были как братья»,  – Марк громко расхохотался. Когда стали допрашивать его, он признал, что торговал наркотиками, и пожал плечами. Наверное, это из-за такого поведения судья отнесся к нему сурово, хотя вообще-то в те времена дилерам уже не давали спуску. Марку было всего шестнадцать, и он всегда умел заболтать кого надо и выйти сухим из воды, но в тот раз он не стал даже пытаться. Когда огласили приговор, пять лет в колонии, Марк и бровью не повел. Из меня словно дух вышибло, мама тихонько вскрикнула, протестуя, а Марк встал и спокойно вышел в сопровождении полицейских. На меня он не взглянул ни разу.

Следующие несколько месяцев смазались в моей голове: я ходил в школу, на работу, потом приходил домой и делал уроки. Семестр я закончил на одни пятерки и сам удивился этому сильнее