Можно помереть со смеху - Эрл Стенли Гарднер

— Это письмо у вас здесь?

Она покачала головой и сказала:

— Сейчас я занимаюсь тем, что очищаю ящики от старойкорреспонденции. Мой муж был самым великим человеком по хранению самыхнемыслимых и ненужных вещей. Он не выбрасывал ничего. Его стол заполненбумагами, эти шкафы ломятся от обилия личной переписки.

— А шкафы в приемной использовались для деловых документов?

Она кивнула.

— Его секретарша прекрасно знала, где что лежит. Теперь оназдесь не работает. Я отпустила ее. Она слишком задирала нос… Может быть, яупотребляю не самое изысканное выражение, но оно передает суть проблемы.

— Ваш муж, наверное, имел и клерка?

— О да. Дэвина должна была передать ему архив, но я уволилаее на следующий день после смерти мужа. В офисе работали еще две сотрудницы:они были вежливы, но очень холодны со мной. Они думали, что имеют право намужчину только потому, что работали с ним долгое время! В конце концов, ясчитаю, что жена не должна вмешиваться в деловую жизнь супруга. Эти сотрудницынравились ему, он хорошо к ним относился, но я тут же отправила их отсюда, кактолько сама оказалась в седле. — Она откинулась на спинку стула и сказала: — Вывесьма обаятельный человек, мистер Лэм. Поэтому вот вам визитка с именемадвоката, который вел дела моего мужа. Если вы встретитесь с ним, он даст вамвсю информацию, которая вас интересует. А что касается миссис Велс, надеюсь, высможете вступить с ней в контакт в Лос-Анджелесе на Фрост-Моур-роуд. Если же выищете возможности для спекуляции, то среди недвижимости моего мужа в Техасе вы,думаю, найдете для себя что-нибудь подходящее. Если хотите, я позвоню адвокатуи попрошу оказать вам помощь и внимание.

— Спасибо. Большое спасибо, — рассыпался я в благодарностях.— Мне очень неловко, что я вторгся к вам без приглашения, но…

— Все в порядке, — прервала она. — Мне в самом деле было приятнопообщаться с вами. Смерть Аарона повергла меня в шоковое состояние, и япостоянно должна чем-то занимать свою голову. Сейчас я расчищаю ящики и отделяюзерна от плевел. Здесь этих плевел ужасно много.

— Готов в это поверить, — сказал я, взглянув на заполненныебумагой мусорные корзины.

— Очень важно, что друзья Аарона очень, очень любезны и вомногом помогают мне. Конечно, я этого совсем не ожидала, но уверена, что всепроисходит, как и следует у друзей.

Еще раз поблагодарив ее, я вышел из офиса и отыскал швейцара— курящего короткую трубку коренастого шведа с выцветшими, как бы покрытыминепроницаемой пленкой голубыми глазами.

Вручив ему свою визитку, я сказал:

— Как детектив, я имею основания предполагать, что сегодняночью в этот дом намерена забраться Морфин Мэри.

— Кто такая Морфин Мэри? — спросил он. Я объяснил:

— Морфин Мэри — одна из самых опасных воровок, крадущихнаркотики. В вашем доме расположены врачебные и зубоврачебные кабинеты, вкоторых всегда содержится некоторый запас наркотических веществ длянепредвиденных случаев, и сегодня Морфин Мэри, для которой не составляет трудаоткрыть любой замок, проникнет в эти помещения и ограбит их.

Он пыхтел своей трубкой и молчал. Тогда я продолжил:

— Когда кончается рабочий день в офисах, вы отключаете вселифты, кроме одного, того, который остается стоять здесь, внизу? Правильно?

Швед кивнул. Я вытащил из кармана двадцать долларов.

— Чтобы поймать воровку, необходимо устроить ей засаду.Лучше всего было бы, если бы я выдал себя за ночного лифтера.

— Вы даете мне деньги? — спросил он.

— Я даю вам деньги, — ответил я.

— Предположим, что эта женщина с отравой войдет в лифт. Чтобудет тогда? Вы устроите большой шум?

— Никакого шума не будет вообще. Мне надо только убедиться,что она появилась в этом здании, и я по телефону сразу же сообщу об этом вполицию. Мы устроим ей ловушку. Я работаю для детективного агентства, котороена основе страхования охраняет от грабителей имущество врачей и дантистов. Мыдолжны поймать Морфин Мэри. Ее место — за решеткой. Полиция тоже заинтересованав этом, и если я предупрежу их, то полицейские заранее начнут следить за вашимдомом и воровка догадается о засаде — она очень умна!

Швейцар протянул руку за купюрой.

— Когда служащие начинают оставлять офисы? — спросил я.

— В семь часов.

— Буду здесь в семь. И возможно, придется ждать допоздна. Онкивнул. Дело было сделано.

Я появился за несколько минут до семи. Первые два часапрошли в катании вверх и вниз на лифте с задержавшимися на службе сотрудникамиразных контор, офисов, медицинских кабинетов. Затем наступило время спокойствияи тишины. Швейцар-швед слушал по радио репортаж о матче боксеров. Уборщицыприволокли прорезиненный транспортер с различными принадлежностями для уборкипомещений и брезентовые ведра, в которые они свалили содержимое мусорныхкорзин. В мусор шестого этажа попали в основном выброшенные миссис Бедфордбумаги.

Швед, все еще пыхтя трубкой, слушал радио. Соревнования побоксу уже закончились, но передавали поп-музыку. Откинув назад голову и сцепивна затылке пальцы, швейцар слушал радио-мелодии, вокруг его закрытых глазвитали голубые кольца табачного дыма.

Я работал быстро: перебирая кучи личных писем, газетныхвырезок, журнальных статей, старых заявлений и ходатайств. Этот парень,Бедфорд, и в самом деле ничего не выбрасывал. Я отбирал бумаги, написанныеженским почерком, и засовывал их в мой чемоданчик. Все было закончено к томумоменту, когда швед выключил радио.

— Она не придет сюда после полуночи, — сказал я ему.

— Нет?

Кивком головы я подтвердил свои слова.

— Вы придете завтра вечером? — спросил он. Я снова кивнул.

— Как плохо получилось, — сказал он. — Приходите в любоевремя.

Я пообещал прийти.

Швед вывел меня из здания.

На аэродроме я успел попасть в самолет, отлетающий в часночи, и, сидя в кресле, сразу приступил к изучению бумаг из чемоданчика. Тамоказалось семь или восемь писем от Люсиль, четыре — от Ивонны.

Письма Люсиль были того сорта, что не могли не понравитьсяодинокому дядюшке, письма, от которых жена-золотоискательница вполне могларехнуться от злости.

Письма Ивонны были датированы числами, укладывавшимися впериод, занимавший три года. И на всех на них лежала печать пустой и формальнойсодержательности, снисходительного высокомерия, с которым молодость относится кстарости и одиночеству: рассуждения о погоде, танцах, кинофильмах и звездахтелеэкрана, а также уверения в том, что родственники умоляют его беречь себя.