Дорожи тем, что ценишь. Депеши о выживании и стойкости - Джон Берджер

пластиковых бутылок из-под минеральной воды, выброшенных из переулка. По меньшей мере шестьдесят процентов обитателей лагеря – безработные. Лагеря – это трущобы.

Когда у кого-то появляется возможность покинуть лагерь и перебраться в жилье получше, случается и так, что он отказывается и решает остаться. В лагере он, как палец, является частью бесконечного тела. Переезд был бы равносилен ампутации. Позиция непобедимого отчаяния работает так.

Слушайте…

Оливковые деревья на самой верхней террасе выглядят взъерошенными; серебристая сторона листьев гораздо заметнее, чем обычно. Потому что вчера собирали оливки. В прошлом году урожай был скудным, деревья устали. В этом году лучше. Судя по их обхвату, деревьям должно быть три-четыре столетия. Террасы из сухого известняка, вероятно, еще более древние.

В паре километров отсюда, к юго-западу, находятся два новых поселения. Обычные, компактные, неприступные, городского типа (поселенцы каждый день ездят на работу в Израиль). Ни одно из них не похоже на деревню, скорее на огромный джип, достаточно большой, чтобы с комфортом разместить двести поселенцев с оружием. Оба они незаконны, оба построены на холмах, у обоих есть смотровые башни, похожие на минареты мечети. Их виртуальное послание окружающей местности звучит так: руки над головой, еще выше, и медленно иди назад.

Строительство поселения на западе и ведущей к нему дороги потребовало вырубки нескольких сотен оливковых деревьев. Мужчины, работавшие на строительстве, были в основном палестинцами. Позиция непобедимого отчаяния работает так.

Семьи, которые вчера собирали оливки, происходят из расположенной в долине между двумя поселениями деревни с населением около трех тысяч человек. Двадцать деревенских мужчин находятся в израильских тюрьмах. Один был выпущен два дня назад. Несколько молодых людей недавно присоединились к ХАМАС. Гораздо больше людей проголосуют за ХАМАС в январе следующего года. У всех детей есть игрушечные пистолеты. Все бабушки, дивясь тому, что стало с обещаниями, которые им когда-то давали, одобрительно кивают своим сыновьям, невесткам, племянникам и волнуются за них каждую ночь. Позиция непобедимого отчаяния работает так.

«Муката», штаб-квартира Арафата в палестинской столице Рамалле, три года назад превратилась в гигантскую груду обломков, когда танки и артиллерия ЦАХАЛ удерживали его там в заложниках. Теперь, спустя год после его смерти, палестинцы расчистили завалы – хотя некоторые считали, что их следовало оставить как исторический памятник, – и внутренний двор резиденции сегодня голый, как буровая площадка. На западной стороне, на уровне земли, лежит строгая плита, отмечающая могилу Арафата. Над ней крыша как над платформой небольшой железнодорожной станции.

Любой желающий может найти туда дорогу, пройдя мимо изуродованных стен и гирлянд колючей проволоки. Два часовых стоят у плиты. Ни у одного главы обетованного государства нет более сдержанного места упокоения, и оно говорит, что находится здесь вопреки всему!

Если вам случится встать у его ног, когда садится солнце, его сияние – это сияние тишины. Его звали «ходячей катастрофой». Но бывают ли непогрешимы любимые лидеры? Разве они не состоят даже не из слабостей, а вопиющих недостатков? Не в этом ли условие, чтобы быть любимым лидером? При нем Организация освобождения Палестины тоже рушила обещания. Его ошибки полнились, как карманы мелочью, ежедневными обидами, от которых страдала его страна. Но он принял и нес эти обиды, и боль от них нашла приют в его ошибках. Не безгрешность и не сила получают такую бессмертную преданность, только нечто небезупречное, поскольку каждый из нас таков. Позиция непобедимого отчаяния работает так.

На северо-западе город Калькилия (население 50 000 человек) полностью окружен семнадцатикилометровой Стеной с единственным выходом. Некогда оживленная главная улица города теперь заканчивается пустырем у Стены. Экономика находится в руинах. Садовник на рынке катит тачку с песком, чтобы рассыпать его вокруг растений перед наступлением зимы. До возведения Стены у него было двенадцать рабочих. (В девяноста пяти процентах палестинских предприятий работает менее пяти сотрудников.) Сегодня у него никто не работает. Продажа растений – из-за того, что город отрезан от электроснабжения, – сократилась на девять десятых. Из кучки цветов лихниса он выбрасывает семена, вместо того чтобы собирать их. Его большие руки отяжелели от того, что теперь им нечего делать.

Трудно передать вид Стены, пересекающей землю там, где нет людей. Это противоположность обломкам. Бюрократический процесс, тщательно спланированный, заранее подготовленный и упреждающий. Его цель – предотвратить создание палестинского государства. Цель кувалды. За три года, как ее строят, количество нападений смертников особо не сократилось. Стоя перед ней, чувствуешь себя маленьким, как окурок. (За исключением месяца Рамадана, палестинцы много курят.) И всё же, как ни странно, это не выглядит чем-то окончательным, только непреодолимым.

Когда она будет закончена, это будет невозмутимое лицо неравенства протяженностью 640 километров. На данный момент это 210 километров. Неравенство существует между теми, у кого полный арсенал новейших военных технологий для защиты того, что они считают своим (вертолеты «Апач», танки «Меркава», F-16 и т. д.), и теми, у кого нет ничего, кроме имен и общей веры в то, что справедливость является аксиомой. Позиция непобедимого отчаяния работает так.

Возможно, Стена – часть той же недальновидной репрессивной логики, что и бомбардировка «звуковыми ударами», которым жители Газы подвергаются каждую ночь, пока я пишу. Реактивные истребители летят очень низко на полной скорости, чтобы преодолеть звуковой барьер и потрепать нервы ютящимся внизу неспящим своей аксиомой. И это не работает.

Такое превосходство в огневой мощи препятствует разумной стратегии; чтобы мыслить стратегически, нужно уметь представлять себя на месте противника, а чувство превосходства препятствует этому.

Заберитесь на один из выступов и посмотрите вниз на Стену, изгибающуюся своими плитами к южному горизонту. Напоминает удода? В долгосрочной перспективе стена выглядит временной.

В израильских тюрьмах содержится восемь тысяч политических заключенных, триста пятьдесят из них моложе восемнадцати лет. Тюремное заключение стало обычным этапом, по которому человек проходит один или несколько раз в жизни. Бросание камней может привести к сроку от двух с половиной лет.

Тюрьма для нас – это своего рода образование, университет, говорит мужчина в очках, ему около пятидесяти, на нем деловой костюм. Там вы учитесь учиться. Он младший из пяти братьев и занимается импортом кофемашин. Вы учитесь бороться вместе. Кое-что улучшилось за последние сорок лет. Улучшилось благодаря нашим голодовкам. Самый большой мой срок – двадцать дней. Каждый день мы выбивали себе лишние четверть часа для упражнений. У заключенных с длительными сроками заключений окна обычно закрыты, чтобы в камеры не попадал солнечный свет. Мы отвоевали им немного света. Мы добились отмены ежедневного личного досмотра. В остальное время мы читали, обсуждали прочитанное, учили языки. Я познакомился с некоторыми солдатами и охранниками. На