Анна, Ханна и Юханна - Мариан Фредрикссон

Йон сильно встревожился, но мальчики лишь посмеялись словам матери.

— Мама, вы проживете до ста лет, — сказал Эрик.

— Совершенно верно, — ответила Ханна. — Но пока я не дожила до ста лет, поэтому вы должны хорошенько запомнить то, что я вам сказала.

Анна рассчитала, что ребенок родится в марте. Уже с середины февраля она заставила Ханну почти все время лежать в кровати. Надо больше отдыхать и копить силы. Анна сидела с ней и болтала не закрывая рта, чтобы Ханна не стыдилась того, что ей — здоровой женщине — приходится как больной лежать в кровати и ничего не делать. Говорили они о всякой всячине, а однажды заговорили о смерти.

— Я хочу сойти в могилу пристойно, — сказала Ханна. — В комоде лежат сэкономленные от продажи масла деньги. Можешь их взять и проследить, чтобы мальчики на похоронах были в черных костюмах?

— Это я тебе обещаю.

Ханна вставала только для того, чтобы сходить в уборную. Однажды она вернулась оттуда и сказала Анне, что у нее началось кровотечение. Повитуха, кажется, даже обрадовалась. Она приготовила питье из сильнодействующих трав:

— Выпей, чтобы начать рожать. Это хорошо, что роды начались преждевременно, плод не успел вырасти слишком большим.

— Выгони Брумана, — попросила Ханна.

Но Бруман отказался уходить и до конца своих дней помнил те три дня, которые за этим последовали. Ханна тужилась, извивалась и кричала, но ребенок не желал выходить. Он словно врос в матку. Анна испробовала все способы своего древнего мастерства. В конце концов она подвесила Ханну к потолочной балке, от этого схватки участились, но ребенок не сдвинулся с места ни на йоту.

— Мне придется сделать разрез.

— Делай.

— Исчезни отсюда, — велела старуха Бруману.

У повитухи хватило ума прокипятить острые ножницы, прежде чем надрезать зев матки. Ребенок выскочил из материнского чрева, как пробка из бутылки. Ханна потеряла сознание, но кровотечение не было таким сильным, как опасалась Анна. Она не могла зашить рану, но прижала ее тампоном и наложила кровоостанавливающую мазь.

Ханна постепенно пришла в себя, и Анна прошептала ей на ухо:

— Ты справилась, Ханна. Все кончилось. Спи.

Младенец был весь в крови и синяках, но Анна решительным шлепком заставила его задышать, перерезала пуповину и искупала ребенка.

— Девочка, — сказала она и услышала, как Ханна прошептала, засыпая:

— Помилуй тебя Бог, бедное дитя.

Бруман устроился на ночлег на промерзшем и заваленном всякой рухлядью чердаке мельницы. Когда вприпрыжку наверх поднялся Эрик с вестью о том, что все благополучно закончилось и Ханна спит, Бруман не смог в это поверить. Он поверил только после того, как пришла Анна и принесла ему водки.

— У тебя родилась дочь, — сказала старуха.

Эти слова пробудили в нем тягостные воспоминания, но водка заглушила их. Только после того, как Йон умылся, переоделся в чистую рубашку, спустился в дом и взял на руки малышку, прежние воспоминания всколыхнулись с новой силой.

— Мы назовем ее Юханной, — сказал он.

Но у повитухи было возражение, и она прошептала:

— Нехорошо называть младенцев в честь умерших сестер или братьев.

В ответ Йон одарил ее взглядом, более красноречивым, чем любые слова.

Проснувшись на следующее утро, Ханна тихо стонала и плакала.

— Ей больно, — сказала Анна, но сама роженица говорила, что жалеет, что родилась девочка, ведь ее, как и всех женщин, ждет плохая участь. Против имени она не возражала, и оба, Анна и Бруман, решили, что она просто забыла, что Юханной звали умершую дочку Йона. Но они ошиблись — Ханна прекрасно все помнила и чувствовала удовлетворение оттого, что родила ему девочку вместо той, о которой он так сильно горевал. Она уже поняла, что новорожденная как две капли воды похожа на отца.

К тому же девочка была необычайно красива.

«Моя маленькая бедняжка», — думала Ханна, прикладывая дочку к груди.

Никто из них так и не узнал, что повитуха добавляла в воду, которой ежедневно промывала лоно Ханны, но в течение нескольких недель на кухне неприятно пахло какими-то травяными настоями. Анна долго держала родильницу в кровати и заставляла ее пить противные отвары.

Усилия повитухи не пропали даром, Ханне стало легче, и на четырнадцатый день она встала с постели. Но ноги плохо ее держали, и прошло еще некоторое время, прежде чем она смогла заняться хозяйством.

— Я буду присматривать за домом, а ты за ребенком, — сказала Анна.

Но вышло по-иному. Ребенком безраздельно завладел Бруман. Он пеленал девочку, смазывал маслом, баюкал и укачивал.

— Ты превратился в женщину, — шутливо поддразнивала мужа Ханна.

— Он уже старый, усталый человек. Почему мы должны отнимать у него ребенка, если он так счастлив, ухаживая за ним? — говорила Анна.

— Это противно всякой природе, — отвечала Ханна, очень довольная тем, что они живут на отшибе. Хромоногая Малин перестала приходить в гости, и это было хорошо, так как теперь некому стало разносить сплетни по округе. Когда же в гости пришли недавно приехавшие родственники, Ханна в первую очередь позаботилась о том, чтобы ее все время видели с малюткой у груди.

Люди они были приятные — оба дяди и тетя из Норвегии. Ханна радовалась, ей было хорошо после стольких лет вынужденного одиночества. Приехал Рагнар, который привязался к младшей сестре так же сильно, как Бруман. Рагнар привез подарки от Астрид — платьица для малышки и тонкие льняные простынки для колыбели.

Получила подарок и сама Ханна — ожерелье из черного жемчуга, такое длинное, что его можно было три раза обмотать вокруг шеи. Рагнар сам купил его, случайно услышав, как Астрид рассказывала, что Ханне очень понравился черный жемчуг, когда она в последний раз была в Фредриксхалле.

Ханна, как всегда, расплакалась от радости, а высокий мальчик густо покраснел. «Никогда, — сказал он себе, — никогда не должна она узнать, чем я занимаюсь с Астрид в кровати, когда Хенриксен ездит по делам в Христианию».

Весна была дружная и ранняя. Бруман сплел из бересты короб, обложил его изнутри бараньим мехом, прикрепил ремень, чтобы вешать его на спину, и принялся гулять вдоль берега озер с дочкой на спине. Он учил ее видеть природу, показывал ей голубые подснежники, осторожно ползая с коробом сквозь прошлогоднюю траву, показывал первых бабочек, плещущуюся у берега плотву, облака, плывущие по синему небу.

Старая Анна посмеивалась над ним: ребенок еще слишком мал, чтобы понимать такие вещи, но Бруман видел блеск в медовых глазках дочери и знал, что она отлично его понимает.

Учил он ее и слушать:

— Слышишь, как кричат гагары?

В середине лета у себя во Фрамгордене умер наконец старик Эрикссон. Много лет, утратив речь и память, неподвижный и бесчувственный как колода, пролежал он в своей постели. Ингегерда сама пришла на мельницу, сообщить новость, а заодно поздравила с рождением дочери и попросила Брумана собрать всю родню на мельнице в субботу, чтобы спокойно во всем разобраться.