Княжий сыск. Ордынский узел - Евгений Кузнецов

— От худого семени не жди доброго племени, — согласился посол.

«А не лучше ли мне было московскую линию держать? Те — парни — не промах! Не прогадать бы…», — подумалось ему.

— Да уж, — пробасил Твердило, — тати! И всё зло кругом от московских. Кто на Русь татар наводил? Ну, первого, Батыя, никто не звал, сам явился. А Неврюеву рать кто? А?!! Невский! А Дюденя с его полчищами поганскими кто? Его сынок — Андрей! Четырнадцать городов дотла спалили! Больше чем при Батые…

«Эх, старый баран! За Невского, за Невского и его потомство надо держаться было, а я что наделал?» — запричитал внутри себя посол Роман Кириллович.

— Между прочим, — ненадолго опустилась до беседы уставшая от полётов за беглецами душа тверского князя Михаила, — папенька мой, Ярослав Ярославович, под Ракворами в шестьдесят восьмом году тоже с тевтонами-меченосцами схватывался. И битва была побольше, чем у Невского. А её забыли. Помнят у нас только тех, кто кричит о себе на каждом углу. А истинных-то героев не замечают!

Внук «истинного героя» — Грозные Очи, махом опрокинул в себя кубок с фряжским вином:

— За дедулю!

Михаил Ярославович с неодобрением посмотрел на порядочно опьяневшего сына:

— Митя, ты пей, да меру разумей… Вот, Роман Кириллович, знаешь ли ты, что первые двадцать лет при Батые татары даже и даней с Руси Залесской не брали? А-а-а, изумился!!? Потом решили и Русь данью подушной обложить, а для того сосчитать всех, кто в ней живёт. Прислали счетчиков. Народ, ясное дело, за вилы: не богоугодное это дело — души считать. Вот тут-то дядька Александр и отличился. Вперёд татар по всем княжествам скакал, кого силой, кого уговорами заставил татарам покориться. Носы резал, глаза вынимал… Хочешь верь, хочешь нет, а своего старшего сына Ваську, который тогда в новгородщине княжил и решил вместе с новгородцами против татар биться, чуть не казнил! Каково?!!

— Да… — тянет посол, — ну, и дела…

— И последыш Александров, Данила Московский, тоже хорош. Тому двадцать лет будет, князя рязанского Константина Романовича захватил хитростью и посадил в темницу у себя на Москве. Через два года сам помер, а Юрка, как наследник московский, велел князя Романа придушить по-тихому. Вот такая семейка. Теперь Юрий сколько лет мою кровь пьёт. На всё готов ради владимирского стола.

— Куда уж дальше, — нехорошо сузив глаза, сказала княгиня Ксения, — на басурманке женился! А ну как она б ему наследника принесла? Это что ж, Русью православной стал бы править какой-нибудь Бахлай Юрьевич? Жаль поторопились, и Кончака у нас в Твери померла. Ей порошочка-то подсыпать надо было, когда за московский рубеж переедет…

Над столом повисло молчание. Разом протрезвевшее тверское семейство уставилось на матушку-княгиню. Та, поняв, что сказанула лишнее, стала белее полотна. В гнетущей тишине столовой раздался тихий смех: княжич Дмитрий, мелко сотрясаясь плечами, указал вилкой на московского посла. Роман Кириллович, разморённый наливками и винами, мирно спал головой в блюде.

В вечерних сумерках тащил посла на себе Егорка Сума. Начальника ему выдали распьяным-пьяного, и даже помогли взвалить на плечи. Ближник дотащил боярина до калитки епископского двора и в изнеможении, усадив драгоценную ношу под тын, плюхнулся рядом.

— Ну и дерьма в тебе, боярин, — откровенно высказал он то, что думал, прямо в лицо спящему послу, — с виду мелкий такой, а…

И тут Егорка увидел, как тонкие губы начальства расползаются в отнюдь не пьяную злую улыбочку. В полном замешательстве постельничий попытался вновь взвалить посла себе на плечо, но Роман Кириллович, оттолкнув его руки, встал сам и, слегка пошатываясь, побрёл к хоромам. Сделав несколько шагов, посол обернулся:

— Дерьма ты, Егорушка, у меня завтра похлебаешь полной ложкой, а сейчас беги-ка обратно на княжий двор, шапку ты там мою обронил.

Егорку уговаривать не пришлось. Оставшись один, Роман Кириллович уже вознамерился было идти дальше, как вдруг обнаружил прямо перед собой на дорожке человека.

«Изыди, сгинь и рассыпься!» — смело сказало выпитое послом вино. Но наваждение рассыпаться не захотело, оно приблизилось и оказалось несколько бледным по обличью князем (судя по одежке) средних лет и приятной наружности.

— Здравствуй, Роман Кириллович, — произнёс князь. И словно шелест пошёл по двору. — Я — Даниил Московский.

— Здравствуй, князь-государь… — боярин не верил своим глазам, и оттого робость нашла на него не сразу. — А я вот из гостей иду…

— Да знаю, знаю, — зашелестело, — о чём же вы там говорили за столом? Может, и меня вспоминали?

— Вспоминали, батюшка…

— Не врёшь по обыкновению, это хорошо! Добром ли вспоминали?

— Ды-ыб… спо… м…

— Понятно. Как всегда родственнички нас, Александровичей, ругали. Батюшку моего, Невского, за то, что татарам Русь продал. Меня — что Константина Рязянского в плену держал. Было?

— Б-было, — понурился посол. — А Юрия твоего — что старшинства на Руси не по праву добивается. И ещё про Ивана…

— Эх, — грустно сказал князь Даниил. — И ведь поверят люди! Что за жизнь сволочная: после смерти покоя нет! Батюшку моего, Александра Невского-то за что? Может, и виноват перед кем, так на всех не угодишь. Суров был, горяч. А его-то доля трудней многих: пришлось ему за всю землю выбирать, с кем мы — с татарами или с папистами — будем? Татар пригласил в союзники. И этим веру православную спас!

— Спаси, Господи, люди твоя! — закрестился боярин. Князь тоже перекрестился, и над рукой и головой его, как показалось боярину, колыхнулось лёгкое сияние.

— Так что верь, боярин, и другим накажи, — строго сказал князь, — род Александров, против всех других святостью и тихостью отличается. И дети мои, знаю, голы-босы ходить будут, но заповедей не нарушат. И другим не дадут, ни смердам своим, ни боярам…

Князь Даниил повернулся к боярину спиной и, убыстряясь, легко и бесшумно побежал прочь. С каждым прыжком он поднимался всё выше в воздух: перемахнул через ограду, пронёсся над заборолами крепостной стены и, оставив после себя светлую точку, похожую на звёздочку, исчез в тёмном небе.

Постельничий обнаружил своего боярина остолбенело стоящим посреди епископского двора. Егорка осторожно тронул его за рукав:

— Нашёл я шапку, Роман Кириллович…

— А?

— Шапку, говорю…

— Тс-с, — боярин обернулся к нему и, приложил палец к губам. — Видел?

— Что видел?

— Видел, как он через забор сиганул?

— Никого не видел, батюшка…

— Да?! Значит, померещилось. Слава Богу! Пойдём.

«Сколько ж даст мне на обзаведенье тверской князь? Ну, полтысячи рублей я с него всё едино выкачаю», — решил вдруг Роман Кириллович.

— Давай, рассказывай, как всё было, — потребовал князь Корней на первом же нашем привале в лесу. Когда мы, экономя силы, мелкой трусцой рысили по чащобе, он выпытал у меня главное: что Салгар с малышкой живы-здоровы и сейчас под охраной бдительного деда Тимофея живут в его зимовище. А теперь ему захотелось подробностей. И пока я их излагал, Корней с блаженной улыбкой, смежив усталые от непривычного яркого дневного света очи, валялся на траве.