Я родилась рабыней. Подлинная история рабыни, которая осмелилась чувствовать себя человеком - Харриет Джейкобс

Для меня все шло гладко, пока не настало время ужинать. Я не столько стыдилась прислуживать за столом на званом ужине – впервые в своей жизни, – сколько опасалась встречи с доктором Флинтом и его женой, которые должны были быть среди гостей. Мне было невдомек, почему миссис Флинт ни разу не являлась на плантацию за то время, пока я приводила дом в порядок. Я не встречалась с нею лицом к лицу пять лет, да и теперь не горела желанием. Она была истой богомолицей и, несомненно, считала мое нынешнее положение ответом на свои молитвы. Ничто не могло доставить ей большей радости, чем увидеть меня униженной и повергнутой в прах. Я теперь была как раз там, где она хотела меня видеть, – во власти сурового, беспринципного хозяина. Она не заговорила со мной, когда устроилась за столом, но ее удовлетворенная, победная улыбка, когда я подавала ей блюдо, была красноречивее всяких слов. Старый доктор в своих демонстрациях был не так сдержан. Он гонял меня и туда, и сюда, и делал особенное ударение на своих словах, когда говорил «твоя хозяйка». Меня муштровали, как обесчестившего себя солдата. Когда все закончилось и был повернут последний ключ в дверях, я добралась до подушки, благодарная за то, что Бог назначил усталым время отдыха.

На следующий день новая хозяйка взялась вести дом. Меня не то чтобы назначили девочкой на побегушках, но я должна была делать все, что скажут. Настал вечер понедельника. Это всегда было время хлопотное. По вечерам в понедельник рабы получали недельный паек. Три фунта[25] мяса, мера[26] кукурузы и, может быть, дюжина селедок на каждого мужчину. Женщины получали полтора фунта мяса, меру кукурузы и то же количество сельдей. Дети старше двенадцати получали половину женского пайка. Мясо рубил и взвешивал бригадир полевых рабочих и складывал на доски перед мясохладобойней. Потом второй бригадир выходил на другую сторону здания, и когда первый выкликал: «Кто берет этот кусок мяса?» – он в ответ называл имя раба. К этому методу прибегали, дабы предотвратить пристрастность в раздаче мяса. Молодая хозяйка вышла посмотреть, как это делается на ее плантации, и вскоре показала характер. Среди стоявших в очереди был очень старый раб, который верно служил трем поколениям семьи Флинт. Когда он прихромал, чтобы получить кусок мяса, хозяйка сказала, что он слишком стар, чтобы выдавать ему довольствие; что черномазые, которые слишком стары для работы, должны питаться травой. Бедный старик! Сколько он выстрадал, прежде чем обрел покой в могиле.

Мы с молодой хозяйкой поладили. В конце недели старая миссис Флинт нанесла еще один визит и надолго заперлась с невесткой. У меня были подозрения о предмете совещания. Жена старого доктора знала, что я могла покинуть плантацию только при одном условии, и весьма желала там меня и оставить. Если бы она доверяла мне так, как я заслуживала, она не испытывала бы страха, что я это условие приму. Садясь в экипаж, чтобы ехать домой, она сказала молодой миссис Флинт: «Не забудь послать за ними как можно скорее». Мое сердце постоянно было настороже, и я сразу сделала вывод, что она говорила о моих детях.

Доктор приехал на следующий день, и когда я вошла в комнату, чтобы накрыть стол к чаю, я услышала слова: «Больше не жди. Пошли за ними завтра». План стал ясен. Они думали, что пребывание детей на плантации привяжет меня к этому месту, и нет лучше места, чтобы выдрессировать нас до униженной покорности нашей рабской доле. После отъезда доктора заехал в гости один джентльмен, который всегда выказывал дружеские чувства к бабушке и ее семье. Мистер Флинт повез его на плантацию, чтобы показать результаты трудов мужчин и женщин – работавших бесплатно, худо одетых и полуголодных. Единственное, что заботило плантаторов, – это урожай хлопка. Он получил долю восторгов, и тот джентльмен вернулся с полей с образцами, чтобы показать их друзьям. Мне было велено принести воды, чтобы полить ему на руки. Умываясь, он спросил:

– Линда, как ты находишь свой новый дом?

Я сказала, что нашла его почти точно таким, как и ожидала. Он сказал:

– Флинты думают, что ты недовольна, и завтра привезут твоих детей, чтобы они были с тобой. Мне очень жаль. Надеюсь, они будут обращаться с тобою по-доброму.

Я поспешила прочь из комнаты, не имея сил поблагодарить его. Подозрения оказались верны. Детей привезут на плантацию, чтобы «укротить»!

И по сей день я благодарна джентльмену, который дал мне эти своевременные сведения. Они укрепили волю, побудив меня к немедленным действиям.

У мистера Флинта настоятельно требовали домашних слуг, и дабы не потерять меня, он сдерживал злобную натуру. Я старательно выполняла работу, хотя, конечно, без охоты. Молодые хозяева явно боялись, что мне придется их покинуть. Мистер Флинт пожелал, чтобы я спала в большом доме, а не в помещениях для слуг. Его жена согласилась, но сказала, что я не должна приносить в дом свою постель, потому что перья из подушки и матраца будут грязнить пухом ее ковер. Я знала, когда отправлялась в плантаторский дом, что они и не подумают справить кровать для меня и моих детей. Поэтому привезла собственную, а теперь мне было запрещено ею пользоваться. Я сделала, как было приказано.

Но теперь, когда окрепла уверенность, что дети окажутся в их власти, дабы власть надо мною стала прочнее, я решилась бежать той же ночью. Я не забывала о скорби, которую этот шаг причинит доброй старой бабушке, и ничто, кроме свободы детей, не побудило бы меня презреть ее совет. Пока я занималась вечерними делами, у меня дрожали поджилки. Мистер Флинт дважды окликнул меня из дверей спальни, спрашивая, почему дом до сих пор не заперт. Я отвечала, что еще не доделала работу. «У тебя было довольно времени, чтобы ее сделать, – проворчал он. – Следи за тем, как разговариваешь!»

Я закрыла все окна, заперла двери и поднялась на третий этаж, собираясь дождаться полуночи. Какими долгими казались минуты и как истово молилась я, чтобы Бог не оставил меня в этот час крайней нужды! Я собиралась рискнуть, поставив на карту все, и, если бы потерпела неудачу, о, что сталось бы со мною и моими бедными детьми? Их заставили бы страдать за мое прегрешение.

В половине первого ночи я беззвучно прокралась вниз по лестнице. Остановилась на втором этаже, ибо мне почудился шум. Ощупью пробралась в гостиную и выглянула из окна. Ночь выдалась настолько темная, что я ничего не разглядела. Я очень тихо подняла окно и выпрыгнула наружу. Падали крупные капли дождя, и тьма оглушила меня. Я пала на колени и выдохнула краткую молитву Богу о водительстве и защите. Потом пробралась к дороге и поспешила в сторону городка почти со скоростью молнии. Я добежала до дома бабушки, но не осмелилась встретиться с ней. Она сказала бы: «Линда, ты меня убиваешь», – и это, я знала наверняка, лишило бы меня мужества. Я постучала в окно комнаты, занимаемой женщиной, которая прожила в бабушкином доме несколько лет. Я знала: она – верный друг и ей можно доверить тайну. Пришлось постучать несколько раз, прежде чем она услышала. Наконец оконная рама поднялась, и я прошептала: