Наш Витя - фрайер. Хождение за три моря и две жены - Инна Кошелева

— Я дам тебе полторы вьетнамской ставки. — Кивнула на саксофон: — Ты можешь играть у зверей.

И он играл. Почистив вольеры и раздав ужин двум квёлым терьерам, потёртому коту с тяжёлым взглядом наркомана, небольшому крокодильчику, двум белым цаплям, шести гадюкам и трем черепахам, Витя выходил из вонючего, сколько ни мой, питомника. В свою келью ему не хотелось, там поджидали его воспоминания о Кэролл и суровый вопрос: что дальше? Он выносил в тень (предвечернюю душную сентябрьскую тень) стул и вынимал из футляра свой сакс.

Он играл для себя. Играл что попало, получая удовольствие от самого звукоизвлечения и ещё большее от непредвиденного развития темы. Ай-да Виктор! Ай-да молодец! Будто кто-то вёл его руку. Отсутствие упражнений не уменьшило его мастерства. Когда-то там, в России, ежедневные репетиции фиксировали его внимание на технике, сейчас он о ней забыл. И в какой-то миг осознал, что она безупречна и что инструмент не просто исполняет, но и опережает его желания.

У него появлялись всё новые слушатели. Первыми были два пса из питомника. Терьеры вдруг начинали подвывать в унисон. После он обнаружил трёх мальчишек, которые сидели неподалёку прямо на земле. Однажды, закончив играть, он увидел десятка два взрослых, стоявших совсем неподвижно и совсем тихо. Он не заметил, когда они подошли.

Теперь вечерами, когда Витя выходил из питомника, его уже ждали. После каждого номера аплодировали. Кто-то ставил коробку, в которой уже лежало несколько шекелей. После концерта денег становилось больше. «Вовсе немало», — подсчитывал Витя позже, в своей комнатушке. Он бы играл и без них и без аплодисментов. Но ни то, ни другое ему не мешало.

Однажды он нашёл в своей тени «зрительный зал» в несколько рядов. Отныне уборщик мусора к сроку выносил стулья из своего подвала. Он же брал за сидячие места небольшую плату. Витина коробка — отдельно, сама собой. Витя удивлялся щедрости израильтян, не больно веря, что его музыка им необходима.

Сонино зверское предприятие возникло недалеко от сафари. Это было удобно: бесплатные консультации у ветеринаров-соседей, дешёвые или дармовые корма (почему бы льву не поделиться со старым котиком, кстати, на редкость прожорливым?) и перспектива войти на равных в сложившийся коллектив популярнейшего в стране и за пределами природного заповедника. Всё учла Соня в своём «проекте».

У Вити здесь тоже обнаружилась своя выгода. К питомнику стали всё чаще подруливать экскурсионные автобусы. Слухи о концертах разнеслись далеко, и самые разворотливые турагенты предлагали путешественникам после воя гиен послушать музыку. Живую. Местная знаменитость, экзотика, святая земля, дающая вдохновение простому еврею… И прочее…

Иногда среди экскурсантов попадались люди в музыке весьма сведущие.

Это было такое удовольствие — не подстраиваться под чьи-либо вкусы! Он будет играть один день как клейзмер, другой — как мусикай. Как ему вздумается. Но и простяги-«хаванагильщики» и каббалисты, слышащие и записывающие музыку небесных сфер, будут на время концерта в его власти. Он будет играть для себя. И потому — для каждого. В самой сути, самой глуби, теперь он знал это: один человек равен другому. Разнятся обстоятельства, рождающие одни и те же вопросы. Но вопросы одни и те же: зачем я? почему я? какой я?

Он возвращался в прошлое? Прошлое возвращалось к нему? Пошли странные встречи.

…Человек, выпавший из микроавтобуса кулем, был… старлей.

— Виктор! — то были пьяные объятия.

— Товарищ старший лейтенант, — Витя стал по стойке «смирно», сработал автоматизм.

— Бери выше! Полковник! — «Старлей» на глазах тоже обретал военную выправку. — Ты думаешь, я так и сидел в том задрипанном клубе? Полковой оркестр, ебс, оркестр дивизии, ебс, и в округе, ебс… Потом, правда, произошёл сбой, но об этом поговорим. Поезжай, — гость властно кивнул шоферу-экскурсоводу, будто это был его личный водитель. — Меня доставят.

Витя понял, что доставлять придётся ему.

Как только они остались вдвоём, полковник попросил водки или спирту. Со спиртом проблем не было, им Витя обрабатывал звериные раны.

И за первой же рюмкой «старлей» снова обмяк, потому что сам из себя извлёк две несущие жёсткие конструкции: «военный» и «дирижёр». Одно дело быть дважды начальником, другое — просто гражданином России Козловым.

— Отставка! — пьяно рычал пришелец из прошлого. — Меня выгнали!

Из-за какого-то ханурика, рядового, который строчил жалобы в штаб округа. Из-за дуры-дамы в комиссии, которая и не дама вовсе, а метла. Из-за проклятой перестройки, которая порушила всю координацию. И вот теперь, чтобы утешиться, он путешествует по какому-то там Израилю по льготной путёвке Минобороны…

Что не нравилось тому трубачу, который объявил войну дирижёру? Он, видите ли, был против малограмотных трактовок и мата. Хлюпик, интеллепуп, жид (последнее слово четко не прозвучало, повиснув в воздухе водочной отрыжкой — ж-ж-ж).

Как Витя понял из пьяного бреда, «старлей» закончил факультет военных дирижёров при консерватории, но просвещённее не стал. Перед комиссией он опозорился, приказав играть оркестру «Смерть Ози». Что поделаешь, в его фантазиях, не скованных знанием, умирал, наверное, еврейский мальчик Озя (Изя), и он очень удивился, узнав, что Озе в сюите Грига, как, впрочем, и в драме Ибсена «Пер Гюнт» — старая женщина, которой и положено по возрасту было перейти в мир иной. Он обещал не оговариваться впредь, предлагал объявлять просто «Смерть» (все поймут), но «шибко грамотная» комиссия настояла… Гость рыдал, и звери за стеной волновались, терьеры выли, и Витя не знал, куда уложить огромного Козлова. Он так и заснул за столом, не требуя удобств.

Утром, отправляя гостя на такси в Тель-Авив («до гостиницы, пожалуйста») и расплачиваясь за него по тройной таксе (запах, что поделаешь, такой гнусный сивушный запах), Витя выслушивал его прощальные речи:

— А может, ты… того? На родину? Мы бы с тобой закрутили. — И снова поник Козлов, вспомнив, что опоры выбиты. — Хотя… Ничегошеньки там теперь нет. — И вдруг бывший военный дирижёр добавил нечто трогательное: — Много мне от тебя хорошего пришло. Лучшее время, помнишь? «Романс» Шостаковича. Цены тебе нет! — кричал он из тронувшейся машины, махая разбухшей от пьянки, неловкой, совсем не дирижёрской рукой.

После этого Витя ничуть не удивился, увидев во время очередного вечернего концерта коллегу из России, преподавателя, которому он когда-то оставил кларнет. То есть сначала он его как раз не увидел, не выделил из сидящих в «зале». Мелькнуло что-то знакомое, да мало лиц «повторяются», если ты играешь изо дня в день? Понял, кто есть кто, когда тот подошёл и протянул чемоданчик.

— Ваш кларнет. Сейчас таможенники выпускают такие из России, и я счёл долгом вернуть. Тем более что сын, подававший надежды, пошел в бизнес.

Витя не стал спрашивать, как турист-музыкант узнал его «адрес».

— Мир тесен, — объяснил тот сам. — Дошло, что вы… Так вот… — Сочувственно кивнул на ящик с деньгами. — Впрочем, наши музыканты в Москве тоже бедствуют… Играют в метро и переходах… С консерваторским образованием…