Тайный шифр художника - Олег Рой

Последние слова я произнес с большой осторожностью – боялся, что Вика обидится и скажет что-нибудь вроде: «Я памятью о маме не торгую!» Но она не обиделась и ответила иначе:

– Мамин портрет я не продам ни за какие деньги. А что касается остальных рисунков… Тут можно подумать. В принципе, они мне не так уж дороги, этого Андрея я даже не знала… Да и деньги мне сейчас никак не помешают.

– Тем более что эти деньги могут быть весьма немалыми, – поторопился заверить я.

– Ну что же, я подумаю, – кивнула Вика. – Запишите мой номер.

По счастью, у меня были с собой, в кармане куртки, блокнот и ручка. Я достал их и записал семь цифр с таким волнением, которого не испытывал никогда в жизни. Не то что ни на одном экзамене, но даже тогда, когда мой кассетный бизнес еще вставал на ноги и мне приходилось защищать его от продажных ментов и братков-беспредельщиков.

– Что ж, спасибо вам, Вика, – пробормотал я. – Не смею вам больше надоедать. Всего хорошего. Я обязательно позвоню…

– Вы даже не сказали, как вас зовут, – с улыбкой заметила она.

– Это потому, что у меня довольно нелепое имя – Феофан, – признался я.

– Вполне подходящее имя для искусствоведа. Ах да, вы же не искусствовед, а специалист по информации, – немного ехидно добавила Вика. – Но все равно… Наверняка вас в школе называли Грек, да?

– И до сих пор называют, – улыбнулся я в ответ. – Так что буду не против, если и вы будете меня так называть.

Только покинув Вику и усевшись в такси, которое удалось поймать за два квартала от кладбища, я понял, каким же был идиотом. Почему не остался с ней, не помог привести могилы в порядок? Убирать сгнившие за зиму листья, таскать воду, поливать – это ведь тяжелая работа, разве можно взваливать ее на одни только хрупкие девичьи плечи? Конечно, я просто обязан был помочь! Вика наверняка была бы мне за это благодарна. А после кладбища я мог бы пригласить ее в ресторан, потом проводить домой, а там, глядишь, она предложила бы зайти к ней на чашку кофе… Да уж, дурака я свалял по-крупному, ничего не скажешь. Но сделанного уже не воротить. И у меня хотя бы есть теперь ее номер телефона. Я позвоню ей в самое ближайшее время, а рисунки Андрея Зеленцова, спасибо их автору, будут отличным предлогом.

* * *

С Угрюмым мы встретились в очередном ресторане, на этот раз – в «Белом медведе» на проспекте Мира, недалеко от метро «Алексеевская», которую многие москвичи еще называли по старинке «Щербаковской». Сразу после того, как официант отошел от столика, записав наш заказ (Угрюмый взял копченого угря и свою любимую осетрину, а я салат «Цезарь» и цыпленка табака), я выложил на стол папку с ксерокопиями документов Елены Коротковой.

– Ты был прав, повозиться действительно пришлось, – небрежно бросил я. – Но я справился. Тут, как заказывали, вся информация о жизни и смерти, вплоть до номера и фото могилы.

– Красивая баба, – оценил Угрюмый, поглядев на снимки. – С такой не то что на Крит – и по Парижам прошвырнуться не стыдно. И – вот зуб даю, Грек! – я ее точно где-то видел! Но где – убей меня, не вспомню. Видно, память мне со склерозом изменяет.

«На спинах у корешей», – чуть не сорвалось у меня с языка, но я вовремя его прикусил. Мне было по-настоящему интересно, вспомнит ли Угрюмый Елену по татуировкам своих сокамерников. Если да, то моя догадка, что этот образ проступал сквозь каждый выколотый Апостолом храм, окажется верной. И он действительно вспомнил. Но не наверняка, скорее интуитивно.

– Вот ведь дела, Грек… – задумчиво проговорил Угрюмый. – Видал я ее точно в зоне. И точно не живьем, а вроде как фотку. Или даже не фотку… Как будто у кого-то из братвы на наколке. Но у кого – не скажу, хоть режь меня. И пытаюсь вспомнить – а в глаза все Апостоловы купола лезут…

– И правильно лезут, – сжалился над ним я. – Видишь ли, нам не просто так заказали информацию об этой женщине. Она имеет самое прямое отношение к Апостолу. Они учились вместе, он ее любил и рисовал постоянно. На многих своих картинах изображал, даже когда рисовал вроде бы и не ее, а что-то совсем другое…

– Это как так? – усмехнулся Угрюмый. – Типа, берется малевать вождя – а выходит все равно краля?

– Почти, – кивнул я, доставая сигареты. – Помнишь, тогда, в Сандунах, я тебя спросил, что за девушка у тебя на спине? Так вот, я тогда не перегрелся. У тебя там действительно церковь, только в этом рисунке зашифрован еще один, которого на первый взгляд не видно. Ну вроде как он спрятан, так что сознательно ты этот второй рисунок не воспринимаешь. Блин, как тебе объяснить…

– Типа, одна наколка поверх другой, что ли? – предположил Угрюмый. – Знаю, так бывает. Видал такое на зоне. Пацан какой-нибудь по малолетству наколет себе «Люблю Машу». Мальцы ведь не головой – яйцами думают, это еще по науке как-то называется… В общем, башню на бабах у них навовсе сносит, про что дальше будет, подумать не в состоянии. Ну и, понятное дело, через время Маша-то его и бортанет. Зато Глаша пригреет. Так он снова к кольщику бежит – мол, замалюй Машу, да наколи поверх Глашу. Грек, ну чего ты на меня уставился, как доской оприходованный? Сидишь с цигаркой в зубах, как спиногрыз с соской. Ты или закуривай, или где!

– Да, извини…

Я машинально закурил и поднес горящую зажигалку Угрюмому, думая о том, что мой собеседник, пожалуй, прав и попал в самую точку. Уголовник без высшего образования в два счета понял то, что я никак понять не мог – где на картине прячется профиль Елены.

– Получается, это о ней мне тогда Апостол втирал, об этой самой бабе, – заключил Угрюмый, затягиваясь париросой – сигарет он не признавал принципиально. – Видать, сильно он по ней тосковал, раз на каждом из нас ее запечатлел…

– И не только на каждом из вас. – Я решил, что самая пора осторожно подвести его к главной цели нашей встречи. Главной, по крайней мере, для меня. – Он и на других своих картинах ее так рисовал.

– Откуда знаешь? – вскинул брови Угрюмый.

– Сейчас расскажу. – Я выразительно кивнул на официанта, который нес нам водку и закуски.

Когда мы вновь остались одни, я, тщательно подбирая слова и думая над каждой фразой, поведал ему о своей встрече с Маньковским и о картине, висящей в его офисе. О Виктории и хранящихся у нее работах Зеленцова я решил пока умолчать – всегда успеется, а в таком деле, как мне казалось, лучше промедлить, чем поспешить.

– Не исключено, что у него есть и другие рисунки Апостола, – предположил я под конец монолога. – Как думаешь, этот твой фон Бегерит ими заинтересуется?

– Спрашиваешь! – присвистнул Угрюмый, слушавший меня очень внимательно. – То есть я, конечно, не в теме… Может, ему какая птичка уже напела про этого… как его, твоего фэлшера?

– Маньковский. И он никакой не фельдшер, вообще не медик. А что-то вроде экстрасенса.

– Один хрен! – махнул рукой Угрюмый. – Ну да нам с тобой до него и дела нет. Нам бы, для разнообразия, честно бабло срубить. Типа, мы посредники.