Тайный шифр художника - Олег Рой

Никакого желания встречаться с этим типом еще раз (и уж тем более отдавать за это весьма сомнительное удовольствие еще сотню баксов) у меня не было. Но сказать «нет» я, естественно, не мог. После этого только и оставалось бы, что встать и уйти – так и не рассмотрев ту картинку в дальнем углу кабинета. А меж тем интуиция подсказывала мне, что это именно то, что я ищу. И потому я несколько раз выразительно кивнул головой, точно китайский болванчик, стоявший на комоде у моей давно покойной прабабушки.

– Конечно, я все понимаю… И я согласен… – забормотал я.

Маньковский не стал сдерживать торжествующую улыбку.

– Что ж, тогда мы можем приступить к делу прямо начиная с сегодняшнего вечера. Сейчас время, отведенное на нашу беседу, заканчивается, но мы назначим следующую… Скажем, послезавтра, вам удобно? Отлично, тогда согласуйте время с Ритусей, она вам скажет, когда у меня «окно» в расписании. А пока я дам вам кое-что полезное. – Маньковский запустил руку под стол и достал небольшую брошюрку. – Это мой последний труд, пособие по арт-терапии. Он содержит перечень произведений классического искусства, нормализующих внутреннюю гармонию. Там же приводится комплекс дыхательной гимнастики. Я несколько модифицировал практики ушу школы «Чой»…

«Наверняка спертые из журнала «Техника – молодежи», – мысленно ухмыльнулся я.

– Брошюра стоит всего пять тысяч рублей, – сказал он, протягивая мне книжечку.

– Не вопрос. – Я протянул ему деньги, а сам тем временем судорожно придумывал повод, который позволил бы мне подойти к картине. И провидение мне улыбнулось. Именно в эту минуту оно пришло мне на помощь в лице секретарши Ритуси, которая осторожно постучала и тут же, не дожидаясь ответа, заглянула в кабинет.

– Леонид Давыдович, – торопливо проговорила она, делая выразительные глаза и явно пытаясь сказать при помощи мимики намного больше, чем могла выразить словами в присутствии клиента. – Там… К вам пришли…

Очевидно, Маньковский понял свою секретаршу с полуслова, так как тут же поднялся с места и уже на ходу обратился ко мне:

– Извините, я покину вас на минуту.

– Конечно-конечно, – заверил я. – Я пока ознакомлюсь с вашим… э-э-э… трудом.

Разумеется, у меня и в мыслях не было даже открывать брошюру. Как только ее, с позволения сказать, автор вышел за дверь, я тут же вскочил с «судейского» кресла, со всех ног рванул к маленькой картине и вперился в нее взглядом.

Оккультная живопись, говорите?

На небольшом полотне было изображено ничем не примечательное здание, на первый взгляд – обыкновенный купеческий дом. Но вот технику (или как это у художников называется? стиль? почерк?) я действительно узнал сразу. Стягивая с носа очки, я уже почти не сомневался, что именно увижу. С полотна на меня глядели глаза. И – голову даю на отсечение – это был взгляд Елены Коротковой!

Да, я ожидал этого, и вместе с тем ощутил нечто вроде удара под ложечку: даже если знаешь, что дыхание перехватит, все равно некоторое время разеваешь рот, как вытащенная из воды рыба. Но зато теперь не оставалось никаких сомнений – у Маньковского сохранилась картина, нарисованная Андреем Зеленцовым. Художника, за работы которого немецкий коллекционер готов был платить огромные деньги.

Опасаясь, что хозяин кабинета вернется, увидит меня перед картиной и что-то заподозрит, я снова метнулся к своему креслу. Но спешил, как выяснилось, напрасно – Маньковский отсутствовал еще как минимум несколько минут. Все это время я от скуки листал книженцию, которую всучил мне «целитель», и пытался собрать воедино разбегающиеся мысли.

Брошюрка, к слову сказать, была выполнена весьма прилично: хорошая финская бумага, качественная полиграфия, цветные иллюстрации. На первой из них был знаменитый рисунок Леонардо да Винчи – вписанная в круг человеческая фигура в двух наложенных одна на другую позах, кажется, она называлась «витрувианский человек». Ну что ж, к разглагольствованиям «профессора» о всевозможной гармонии такая иллюстрация вполне подходила.

Дождавшись возвращения Маньковского, я очень вежливо распрощался с ним и честно согласовал с секретаршей Ритусей время визита на послезавтра, радуясь про себя, что догадался оставить им только номер рабочего телефона. Наверняка ведь будут теперь названивать и спрашивать, почему не пришел… Хотя можно будет и самому позвонить и что-нибудь наврать, например, что опять уезжаю по делам бизнеса за границу. Да, пожалуй, именно так я и сделаю.

С информацией из архивов кладбищ повезло – нужные сведения поступили всего через несколько дней, а не через несколько недель или даже месяцев, как это у нас иногда бывает. Уже в пятницу после обеда я знал, что муза Андрея Зеленцова нашла свое последнее пристанище относительно недалеко от района, где жила, – в Востряково. Знал я и ряд, и место ее захоронения, так что до выполнения заказа оставался только один последний штрих – фотография могилы.

Для этой цели я даже обзавелся очередной технической новинкой – фотоаппаратом «Полароид», позволявшим делать моментальные снимки. Полная автоматика, никаких тебе переключателей, никакого выставления дальности, диафрагмы и выдержки. И самое удобное – даже пленку проявлять не нужно. Нажимаешь на кнопку и получаешь готовую фотографию. Чертовски удобная штука.

В субботу я встал пораньше, чтобы побыстрее отстреляться. Решив не связываться с автобусами, взял такси прямо от дома и в половине десятого уже шагал по центральной аллее Востряковского кладбища. Затеряться среди множества могил было совсем немудрено, и я немного поплутал, пока не нашел, наконец, нужный ряд. И почти сразу же увидел знакомое лицо, глядевшее на меня с одного из памятников.

На цветном керамическом фото Елена была изображена чуть сбоку (кажется, это называется «три четверти»), но я сразу узнал видение из Сандунов – то же выражение лица, та же одухотворенность и какая-то нереальная, неземная красота. И тот же взгляд, нежный, грустный и таинственный, которым она смотрела то ли на зрителя (то есть на меня), то ли на расположенную рядом фотографию мужа. Супругов, как это нередко случается, похоронили в одной могиле, выбитые под снимками надписи сообщали уже известные мне имена и даты жизни четы Темирхан. Больше на черном граните не было никаких надписей, и мне это понравилось. Может, кто-то меня осудит, но с моей точки зрения, во всех этих «Любим-скорбим», «Дорогому супругу от безутешной вдовы» и «На кого ж ты нас покинул» есть что-то показушное. Если жизнь после смерти и существует, то явно не для того, чтобы покойники вставали из гроба и изучали надписи на своих памятниках. Их читают только сами родственники да случайно проходящие мимо – вот такие, как я.

Несмотря на выходной и к тому же по-весеннему погожий день, вокруг было пустынно. Но это и понятно – Пасха и неделя после нее, не помню, как она называется, когда все валом валят на кладбища, уже прошли, а майские праздники еще не наступили. И мне тишина и безлюдье были только на руку, поскольку фотографировать могилу казалось все же как-то стремно и… даже не знаю, как назвать это ощущение, несколько кощунственно, что ли. Будто я нарушал покой Елены или, точно беспардонный журналист-папарацци, хотел сделать ее интимный снимок без ее ведома. Но ничего, еще несколько минут – и все будет позади.