Тайный шифр художника - Олег Рой

Пока Вика готовила и разливала чай, я обнаружил и другую картину Андрея Зеленцова, в отличие от портрета, совсем маленькую, еще меньше той, что висела у Маньковского. Это был вид ночного города: узкая улочка, брусчатая мостовая, по бокам – невысокие старинные дома, в которых светится одно-единственное окно, а посередине, в луче фонаря – старенький, еще «одноглазый» трамвай с крылатой звездой над единственной передней фарой. Изображение казалось чуть размытым, будто смотришь сквозь завесу дождя, и, хотя на картине не было ни деревьев, ни людей, как-то сразу становилось ясно, что это именно осенний дождь, такая вот нудная бесконечная изморось… Я смотрел на картину и чувствовал запах дождя, слышал тихий гул засыпающего города и проникался какой-то безнадежной осенней грустью и обреченностью, за которой явно скрывалось что-то намного большее, чем просто смена московских сезонов.

Из кухни выглянула Вика с двумя чашками в руках, и мы устроились на модифицированном диване пить чай с принесенными мной конфетами. Конечно, у меня мелькали идеи захватить с собой еще и цветы, и шампанское, но я решительно от них отказался, подозревая, что Вике подобная напористость с моей стороны может не понравиться. А я меньше всего на свете хотел отпугнуть ее.

– А вот интересующие вас рисунки. – Вика сняла с подоконника папку, которую явно подготовила заранее, и протянула мне. Я нетерпеливо перебрал рисунки. Еще три нарисованных карандашом городских пейзажа, один из которых, скорее всего, был эскизом к картине с ночным трамваем, и два портрета Елены. Первый, где Елена смеялась и выглядела веселой и счастливой, был сделан углем на альбомном листе. А второй, карандашный, на листочке в клетку, похоже, вырванном из общей тетради, изображал ее вполоборота сзади, сидящей за партой и грызущей с задумчивым видом ручку. Я сразу вспомнил свое студенческое время и живо представил, как Елена скучает на лекции, о чем-то мечтает и даже не догадывается, что сидящий сзади однокурсник рисует ее…

– Да, похоже, все эти рисунки действительно принадлежат перу Андрея Зеленцова, – авторитетно произнес я. – Хотя, конечно, понадобится экспертиза.

– Кисти, – поправила меня Вика. – «Принадлежат перу» – так говорят о писателях или поэтах…

Я смутился, она тут же заметила это и сама помогла мне выбраться из неловкого положения.

– Как я уже говорила, мамины портреты я ни за что не отдам, – напомнила Вика. – А вот трамвай и карандашные эскизы, возможно, могу уступить.

– Виктория, – я старался, чтобы мой голос звучал серьезно и бесстрастно, все-таки, как бы там у меня в груди ни екало, наша беседа была чем-то вроде деловых переговоров. – Насколько я могу судить, речь идет об очень хороших деньгах, поскольку заказчика сильно интересуют работы Зеленцова.

– Это было бы кстати, – кивнула Вика. – Деньги мне очень нужны. Сами видите – в золоте я не купаюсь. – Она оглядела свою квартирку и усмехнулась: – Знаете, сейчас все боятся, что их ограбят… А я как-то совсем не боюсь. У меня брать уже вообще нечего. Все, что было ценного – несколько золотых украшений, сервиз старинный, гарднеровский, цветной телевизор – мы продали, когда мама заболела. Лекарства, врачи, медсестры – сейчас же всем надо платить… А я работаю костюмером, это здорово, конечно, и театр я очень люблю – но зарплата копеечная…

– Надеюсь, скоро все изменится к лучшему, – поспешил подбодрить я. – Продадите картины – и, возможно, даже купите себе новое жилье.

Аккуратные брови Вики изумленно взметнулись.

– Вы серьезно? Эти рисунки стоят так дорого? С ума сойти! Никогда бы не поду…

Она замолкла на полуслове, очевидно, вспомнив что-то, и после долгой паузы проговорила:

– Тогда я понимаю, почему этот неприятный тип так хотел их заполучить…

– Что еще за тип? – тут же заинтересовался я.

– Какой-то старый мамин знакомый, – чуть поколебавшись, объяснила Вика. – Он приезжал к нам еще на ту квартиру, вскоре после смерти папы. Они с мамой долго сидели на кухне и о чем-то разговаривали, о чем, я не знаю, я была в своей комнате. Но когда пошла в ванную и проходила мимо них, то кое-что услышала. Этот дядька уговаривал маму то ли что-то продать, то ли от чего-то избавиться и уверял, что эти вещи лучше не хранить, потому что они опасны и от них одни неприятности. Сначала я вообще не поняла, о чем речь, но потом он сказал что-то вроде «он вообще не должен был их рисовать», и я поняла, что он говорит о каких-то рисунках. Мне было интересно, и я, – признаваясь в этом, Вика вся залилась румянцем, который ей очень шел, – остановилась послушать… И слышала, как мама сказала что-то вроде: «Ни за что! У меня и так все отняли, не отдам!» А он почти крикнул: «Тогда я ни за что не ручаюсь! Ты пожалеешь, но помочь тебе будет некому!» И вскоре он ушел, явно очень сердитый, только что дверью не хлопнул. А вскоре после этого мама заболела…

Голос Вики дрогнул, на глаза набежали слезы.

– Извините… – всхлипнула она.

А я… Вынужден признаться, что я растерялся. Я совершенно не знал, что могу сделать, как ее утешить, что сказать, чтобы это не показалось банальностью и чтобы не расстроило ее еще больше. Только сидел как пришибленный и бормотал:

– Простите, что заставил вас об этом вспоминать… Я не хотел…

– Ничего, – ответила она, вытерев слезы.

– Как звали этого человека, вы, конечно, не помните? – уточнил я, когда она немного успокоилась.

– Нет, почему же, помню, – возразила Вика. – Как моего дедушку по маме – Леонидом. Леонид… Мальков, что ли, или Маньков… Мама сказала, что они учились вместе то ли в школе, то ли в училище…

– Леонид Маньковский? – уточнил я и вспомнил, что в кармане куртки до сих пор лежит брошюрка за его авторством. Я заглянул в крошечную прихожую, достал книгу и показал Вике фото на задней обложке, на которой профессор кислых щей был изображен во всей своей красе – в белом балахоне, с огромным медальоном на шее и прочей экстрасенсорной атрибутикой. Только волшебной палочки не хватало.

– Не этот, случайно?

Ответа не понадобилось. Все стало ясно по ее резко изменившемуся лицу. У Вики, как я уже успел заметить, вообще было очень подвижное лицо, на нем моментально отражались все эмоции, которые она испытывала. И сейчас на нем читалась явная неприязнь.

– И вот еще что, – добавила она. – Меньше чем через месяц после маминых похорон нашу квартиру попытались ограбить. Все перерыли, но ничего не взяли. У нас тогда брать было уже нечего, но все-таки… Немного денег было в шкафу, под бельем постельным – даже их не взяли. Я тогда на папину бывшую подумала и ее сына. Решила, что они проверяют, можно ли у нас еще чем-то поживиться, кроме квартиры. А теперь думаю – может, они картины искали? Они тогда все еще лежали в тайнике. У нас был такой секретер старинный, а в нем потайное отделение, ни за что не найдешь, если не знать, – вот мама их там и хранила. Я очень любила этот секретер, он такой красивый был! Но при переезде пришлось его в комиссионку отдать, тут все равно поставить некуда…