Тайный шифр художника - Олег Рой

– А в этой, новой, квартире ничего подобного не случалось? – спросил я, не заботясь о том, чтобы скрыть свое волнение. – Сюда никто не забирался?

– Нет. – Вика безмятежно улыбнулась. – Здесь все тихо.

Ну что ж, хотя бы это утешало. Кто бы ни охотился за картинами, он, скорее всего, потерял след Вики после переезда и пока не нашел. Но если искал, то мог найти в любую минуту. Нужно было срочно что-то придумать. Извинившись, я вышел на лестницу покурить и воспользовался этой паузой, чтобы как следует обмозговать ситуацию. Но делать это было не так просто, мысли путались, эмоции зашкаливали, даже руки дрожали и плохо слушались. Пока закуривал, ухитрился выронить сначала сигарету, а потом зажигалку.

Оставлять картины у Вики было никак нельзя. Во-первых, это опасно для нее. Не дай бог, она случайно окажется дома, когда в ее квартиру заберутся за картинами… А она такая наивная, непосредственная, доверчивая… Вот – сразу пригласила к себе меня, совершенно незнакомого человека. А вдруг я оказался бы каким-нибудь маньяком, убийцей, насильником? Она об этом даже не подумала. И значит, может так же запросто впустить в квартиру и грабителя… А во-вторых, терять картины мне совершенно не хотелось. Конечно, их было не так жаль, как их хозяйку, никакого даже сравнения, но для Вики они могли стать пропуском в лучшую жизнь – которой она явно заслуживала. Да и мне комиссионные никак бы не помешали… Может, забрать их с собой, а Вике оставить залог или расписку? Но это слишком походило бы на почерк мошенника. А мне не хотелось, чтобы у Вики промелькнула бы даже тень сомнения на мой счет.

Я выкурил две сигареты подряд и за это время пришел к решению, которое, конечно, не было идеальным, но, по крайней мере, казалось более или менее подходящим.

– Знаете, Вика, я все-таки очень беспокоюсь за вас… – начал я, вернувшись в квартиру, и спешно добавил: – Ну и за работы Зеленцова, конечно. Поэтому предлагаю сделать так: я сейчас все сфотографирую, а потом мы сядем в такси и отправимся в банк, где арендуем ячейку. Вы положите туда картины, а ключ будете всегда носить с собой. Естественно, все расходы за счет заказчика.

– Что, все настолько серьезно? – Вика глядела на меня растерянно и испуганно, и я поспешил ее успокоить:

– Не думаю. Просто считаю, что стоит подстраховаться на всякий случай. Если хотите, я предлагаю это для собственного спокойствия. Только для того, чтобы я не волновался за вас, Вика.

Я улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ.

– Спасибо вам… Грек. Вы такой милый… А мамин портрет можно оставить или?..

– Нет, его необходимо спрятать в первую очередь, – настоял я. – Вплоть до того, что, если он не поместится в ячейку, придется вынуть холст из рамы.

– Прям как в кино, – улыбнулась Вика. – Хорошо. Я буду готова через пять минут.

После банка я вернул Вику домой на такси и отправился на работу. Мне не терпелось поговорить с Угрюмым, и весь остаток дня я названивал ему то из автомата, то из своего рабочего кабинета, то из дома, пытаясь узнать, нет ли новостей от заказчика. В том, что картины Андрея Зеленцова обязательно заитересуют немецкого мецената и его фонд, я почти не сомневался. Но очень уж хотелось представлять себе и сумму собственных комиссионных, и цену, которую фон Бегерит мог бы предложить Вике. Воображение уже рисовало мне радужную сцену, в которой я небрежно сообщал о миллионе долларов, а не верящая своему счастью Вика кидалась мне на шею. Хотя, конечно, умом я прекрасно понимал, что на подобные цифры можно не рассчитывать – все-таки Зеленцов не Рафаэль, не Левитан и не Пикассо. Но даже если Вике заплатили бы в десять раз меньше, чем мне грезилось, это все равно было бы прекрасно. Она смогла бы на эти деньги купить себе хорошую квартиру, отремонтировать ее и обставить по своему вкусу… Но, как назло, Угрюмый был весь вечер недоступен – «как перевал Шипка», по его собственному выражению.

Отозвался его мобильный только утром в субботу, когда я уже пришел в пустое здание архива и поставил первую партию кассет на копирование. Но, к своему удивлению, я услышал в трубке голос не Угрюмого, а какого-то незнакомого мужчины. Решив, что произошла ошибка, я повесил трубку и перезвонил снова. И вновь ответил тот же голос – более молодой, с хрипотцой, которая бывает у заядлых курильщиков.

– Алло? – произнес незнакомый голос. – Капитан Бочаров. Говорите!

– Простите, я, наверное, не туда… – забормотал я.

Но меня перебили:

– Вы Усольцеву звоните? Представьтесь, пожалуйста.

– А что такое? – не понял я.

– Представьтесь, пожалуйста, – настаивал голос в трубке.

– Феофан Маковец, – механически отрапортовал я. – Что-то случилось?

– В квартире вашего знакомого произошел пожар, – сообщила трубка. – Есть пострадавший. И есть основания предполагать, что погибший – арендатор квартиры, Усольцев Виссарион Иванович.

Я сидел на переднем сиденье попутки и все никак не мог прий-ти в себя. Видимо, вид у меня был настолько убитый, что водила даже сочувственно поинтересовался, не может ли он мне чем-то помочь. Но я только отрицательно помотал головой. Мне сейчас помочь было трудно. А Угрюмому – и вовсе невозможно.

Ехал я с Большой Дмитровки, из отделения милиции, после беседы с капитаном Бочаровым, который наконец-то нашел время для встречи со мной. И через трое суток после смерти Угрюмого я наконец-то узнал, что произошло.

Смерть сочли некриминальной и никакого дела заводить не стали. Как уверял капитан Бочаров, произошел несчастный случай, и весьма распространенный – Угрюмый был пьян, уснул с сигаретой во рту, та упала на диван, и поролоновое покрытие загорелось. Вскрытие подтвердило наличие копоти в легких и алкоголя в крови. Согласно заключению экспертов, Угрюмый умер от отравления угарным газом. Дело было глубокой ночью, и пока жильцы соседней квартиры проснулись, пока поняли, что происходит, и вызвали пожарных, пока те приехали и потушили огонь, спасти Угрюмого уже не представлялось возможным. А так как и набивка дивана, и плед, которым укрылся Угрюмый, были синтетическими, то тело успело сильно обгореть. Однако лицо и одна рука пострадали меньше, и хозяева квартиры сумели опознать своего постояльца, а отпечатки пальцев не оставили сомнений, что погибший не кто иной, как дважды судимый Виссарион Иванович Усольцев.

Мне показалось странным, что при таком сильном возгорании мобильный телефон остался цел и невредим. Но капитан Бочаров объяснил это тем, что Угрюмый забыл сотовый на кухне. Двери были закрыты, и огонь туда не добрался. Такое, оказывается, тоже бывает.

Я сам удивился, насколько смерть Угрюмого поразила меня. Пока он был жив, я даже не задумывался, как, собственно, к нему отношусь. Какое-то время боялся, что он меня кинет или даже убьет. Потом, неожиданно быстро, стал больше ему доверять. И даже испытывать к нему что-то похожее на симпатию. Думаю, он мне тоже симпатизировал. Мы удивительно легко, несмотря на разницу в тридцать лет, перешли на «ты». Он был откровенен со мной, рассказывал мне о себе такие вещи, которыми, подозреваю, делился не с каждым встречным. А еще я, хоть сам себе в этом не признавался, в глубине души восхищался им. Угрюмый был воплощением того, что называют недавно появившимся словечком «крутой» – сильный, уверенный, авторитетный. Он всегда знал, что делать и, как мне казалось, мог бы найти выход из любой, самой проблемной ситуации. Рядом с ним я и сам чувствовал себя более уверенным, даже как будто защищенным. Он казался всемогущим и неуязвимым, как герои штатовских боевиков.