Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи - Масадзи Исикава

Если ты был важен для партии, ты получал больше остальных. Но если ты – простой заводской рабочий, количество капусты зависело от размера твоей семьи. Моя работа состояла в том, чтобы помечать капусту фамилиями тех, кому она предназначалась. Я постарался поскорее покончить с этим и сразу же направился в заводоуправление.

– Вы говорили, что у вас будет место для меня к зиме. Уже зима, – напомнил я управляющему.

– Я сказал, что подумаю над этим, – поправил меня он. – Но ничего не обещал.

Подумать? Раньше он так не выражался.

Управляющий явно был смущен моим прямым вопросом и сделал вид, что целиком поглощен лежавшими на его столе бумажками.

Я подумал, что идти на конфликт мне совершенно ни к чему, и уже повернулся, чтобы уйти. И тут заметил, что перепачкал руки, работая с капустой. Почему-то именно это меня разозлило.

– Вам так нравится обводить людей вокруг пальца?! – вспылил я.

Схватив его за шиворот, я потащил его из кабинета. Другие рабочие попытались удержать меня, но я уже не владел собой. И мы оба шлепнулись в груду капусты.

На следующий день управляющий подошел ко мне:

– Берите комнату рядом с отделом развития, – без долгих вступлений велел он.

Помещение это мало чем отличалось от лачуги. Там не было кухни и стоял шум от оборудования. Но я, несмотря на это, был рад получить наконец жилплощадь в Хамхын-сити, чтобы привезти сюда семью. Я начал мастерить ондоль – традиционную корейскую систему отопления, которая прокладывается под полом, – и плиту для готовки.

Несколько дней спустя здесь уже можно было жить, и я сообщил жене, чтобы она вместе с троими детьми приезжала. Комната была очень тесной и шумной, но по крайней мере мы были вместе. К этому времени Хочхоль уже вышел из школьного возраста и тоже искал работу. Мёнхва училась в начальных классах средней школы, а Хосон – во втором классе начальной.

Фабрика перерабатывала стеклянные бутылки в лампочки. Часть бутылок была из цветного стекла – такие для лампочек и не годились. Я забирал их домой и украшал ими комнату. Я считал их нашим сокровищем.

Наша фабрика объединилась еще с одной для постройки пятиэтажного многоквартирного дома. Мне было известно, что управляющим этого проекта назначили кого-то, кто не был профессиональным строителем. Такое случалось сплошь и рядом – мы все слышали подобные истории. Квартиры-то построят, но придет зима, а к весне дом развалится из-за низкого качества цемента, неподходящих стальных конструкций и зимних морозов. Когда я слышал об этом строительном проекте и его ушлом управляющем, меня одолевали сомнения. Но я все же завидовал тем, кто будет там жить. Я не знал, кого отберут для этого, но уж точно не меня.

Но произошло чудо. Одному знакомому каким-то образом все же удалось организовать для нас приличную квартиру. Мы были просто на седьмом небе от счастья.

Вскоре мне вновь повезло. Меня разыскал один из управляющих другой фабрики.

– Думаю, мы могли бы помочь друг другу. Есть у меня одна работенка. Оплатить ее я не смогу, но если вы согласитесь на нее, могу помочь вам обставить ваше жилище, – предложил он.

И сдержал слово. Установил ондоль, оборудовал приличную дверь, достал кое-что из мебели.

Наша квартира была на четвертом этаже. У нас были туалет и неплохая кухня – роскошь, в которую и не верилось. Впервые я жил в нормальных условиях со времени пожара; впервые у моих детей появился настоящий дом.

В 80-е годы многое для возвращенцев изменилось к лучшему. Они регулярно получали деньги от родственников в Японии, а некоторым избранным даже разрешалось посетить их. Именно «избранным», обратите внимание. Их называли «посланниками родины». Я так и не понял, что за родина имелась в виду и по какому принципу эти люди отбирались. При этом посещать родственников всей семьей не дозволялось никогда. Ведь кому взбредет в голову возвращаться в Северную Корею, если все родные и близкие оттуда выбрались? Те, кого выпускали, возвращались с валютой и предметами домашнего обихода, которые в повальной северокорейской нищете считались верхом роскоши. «Возвращенцы» постепенно богатели, и отношение партии к ним начало меняться. В былые времена, стоило им вякнуть что-то не то, их тут же «зачищали» или запихивали в концлагерь. Теперь же их считали ценным активом, так что партия стала относиться к ним лучше. Заложников нужно было использовать по-умному.

Процветал и черный рынок. Чем больше страна превращалась в бардак, тем лучше себя чувствовал черный рынок. Тем счастливчикам, кому пересылали деньги из Японии, ничего не стоило достать и рис, и мясо, и вообще что угодно. Переплачивать приходилось вдесятеро, но это не имело значения, если у тебя был доступ к иностранной валюте. Еще вчера ты был никем, подонком, парией, а сегодня у тебя за столом сидели партийные боссы. Вчера ты был «враждебным элементом», а сегодня тебя принимали в «общество».

Но мы не принадлежали к числу этих «избранных». Наши японские родственники поставили на нас крест. А наши собратья-возвращенцы хихикали над нами, презирали нас, не желали иметь с нами ничего общего. Как же меня выводило из себя подобное двуличие. Я выцарапывал любую работу, которую только мог найти, чтобы хоть как-то перебиться, а они «доили» своих родственников и упивались своим новым статусом, ради которого они палец о палец не ударили.

Мои дети были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что к чему. Однажды кто-то из них спросил:

– Папа, почему у нас нет хороших вещей? У всех других возвращенцев есть и холодильники, и телевизоры. Они получают подарки от своих родственников в Японии. Ты говорил, что наш дедушка был очень крутым там, в Японии.

Больше всего меня расстраивало, что мои дети не могли заниматься тхэквондо вместе с одноклассниками из-за того, что у них не было формы. Они просто сидели в зале на скамейке и смотрели на других детей. Но они не жаловались мне – я узнал об этом от родителей их одноклассников. Мёнхва и Хoсон даже и не заикались о форме для тхэквондо. Дети не хотели лишний раз расстроить меня, поэтому и не затрагивали подобные темы.

Осенью 1984 года я нашел новую работу, на этот раз в центре распределения продовольствия. Продукты из различных фабрик собирали здесь и развозили в пункты поставки в каждом районе. Цены, установленные правительством, были одинаковы для всей страны. А объем зависел от численности населения в конкретных населенных пунктах.

Один из моих коллег устроил меня развозить соевую пасту и соевый соус. Любая работа, так или иначе связанная с продуктами питания, была пропуском в лучшую жизнь. Ты получал доступ не только к еде как таковой – вместе с этим ты получал доступ и к партийным шишкам. Если ты играл по правилам и кое-что подбрасывал и им, в обмен ты мог получить возможность приобрести и телевизор, и холодильник, и другие льготы. На Западе это называется коррупцией. В Северной Корее это просто нормативный режим работы. Вдруг у меня появился доступ к соевой пасте и соевому соусу. И я, разумеется, не мог не воспользоваться новыми возможностями.