Моя война с 1941 по 1945 - Алексей Фёдоров

Бежали мы полем, деревня скрылась из поля зрения, сараев нет, леса нет, а уже светло. Решили залезть в стог соломы. Подсаживая друг друга, забрались наверх и быстро начали зарываться вглубь. Но что там было! Сплошное месиво – просто жижа. Весь стог пропитан водой. Отступать некуда, и мы легли в это месиво, отдельно друг от друга. Спать никому не пришлось, ведь снизу была вода, а сверху лил дождь. Рядом со стогом была пешеходная тропа, по которой довольно часто проходили люди, и мы слышали весь день немецкую речь. Не только выглянуть, но и повернуться было опасно – ведь сразу зашевелится солома наверху стога, и нас могут обнаружить.

Полумертвые от холода, мы не сползли, а попадали сверху, когда сумерки только начали сгущаться. Пошли дальше. Разрывы в тучах помогли нам определить направление – теперь-то мы твердо знали, что идем на запад. Но настроение было неважное, хотя дождь прекратился. Мы были насквозь мокрые, и, как всегда, мучил голод.

Шли полем, не разбирая дороги. На ногах, как пудовые гири, висела глина, и вдруг – ручей. Что делать? Брода близко нет, и мы перешли его по пояс в воде. Холод жуткий. Вода ледяная, мы и сами как ледышки. Настроение наше, без того очень плохое, ухудшилось.

Кончилось поле. Мы стояли на опушке леса и не знали, как в него войти. Темнота была невообразимая, прямо-таки жуткая какая-то, липкая.

В такую темень в лесу не пройдешь, да и что это за лес? Какие тайны он хранит в это военное время? А он лежал у нас на пути. Решили обойти его и двинулись на юг по опушке. Ни ветра, ни дождя, ни звука. Только густая темнота и чавканье ног по глинистой почве… Что это? Мы остановились около колеи от колес. Дорога! С востока на запад (или наоборот) через лес. Замечательно! Но в лесу-то темень непроглядная. Как не сбиться с дороги? Решили опять идти гуськом, держась за руки. Я шел впереди, с палкой. Долго ли, коротко ли, спотыкаясь, падая, натыкаясь на стволы деревьев и кусты, выбрались из леса. Опять поле. Дорога привела нас к маленькому городку. Если бы мы были сыты, то обошли бы его стороной, но голод и холод заставили углубиться в узкие улочки в поисках пищи. Нашли подвал. Тихо вырвали решетку. Яшка спустился и начал подавать нам съестное.

То ли мы действовали недостаточно тихо, то ли у хозяйки был плохой сон, но в нижнем окне, точно над подвалом, загорелся свет. Я нагнулся к отверстию подвала и крикнул:

– Яшка, шухер!

Его реакция была мгновенной: не успел я выпрямиться, как Яшка оказался рядом. И в это время свет из окна упал на нас – хозяйка приоткрыла штору.

– Кто здесь?

Мы бросились бежать вдоль улицы, стуча по асфальту деревянными подошвами и теряя съестное. Быстро пробежали через городок и оказались в поле. Мгновенно проглотили остатки трофеев – яблоки, колбасу и еще что-то. Червячка слегка заморили и, поскольку наступал рассвет, стали искать сарай с сеном.

На этот раз удачно – прямо по курсу, на бугре оказался сарай. Мы осторожно обошли его – это был наполовину сарай, наполовину навес. Под навесом – сено и солома, разделенные проходом, в сарае – за соломой немного сухих стеблей кукурузы, а за сеном (в выгороженном помещении) – мякина.

Рядом с сараем стояли большие круглые копны сена.

Мы с Мишкой предпочли сено, а Яшка с Алексеем – солому. Забирались в сено обычно от стенки, так сделали и в этот раз.

Ветер дул сильный и холодный, он быстро выгнал из соломы наших спутников, ведь солома продувается сильнее. И опять вчетвером, прижавшись друг к другу, мы уснули под утро 17 или 18 февраля 1944 года.

Дежурство устанавливать не забывали.

Когда наступила моя очередь караулить, было часа четыре дня. Я решил вылезти и оправиться. Ребята уже не спали, ведь через пару часов можно двигаться.

Я вошел в сарай и выглянул в дверь – по дороге в городок мимо нас шел путник. Я не мог его разглядеть, поскольку внезапно выглянувшее солнце слепило глаза, а он меня видел хорошо. Я шёпотом предупредил ребят о ситуации и стал ждать. Минуты через три в проход между сеном и соломой шагнул широкоплечий мужчина лет тридцати пяти – сорока. Одна рука была перебинтована и висела на перевязи.

– Ты кто такой?

– Русский военнопленный.

– Куда идёшь?

– Куда глаза глядят.

– Что думаешь делать?

– Хочу устроиться к «бауэру» на работу.

Все это говорилось громко, чтобы слышали ребята.

– Пойдём со мной.

– Если поведёшь в город, то не пойду.

– Пойдём, будешь у меня работать.

Мы вышли из сарая, и он направился к городку.

– Я не пойду в город.

– Не бойся.

– Нет, не пойду. Auf Wiedersehen.

Я быстрым шагом направился к лесу. Немец остался на месте, глядя мне вслед и что-то обдумывая. Очевидно, сожалел о том, что у него не в порядке рука, и он не может меня удержать силой.

«Auf Wiedersehen», – услышал я его крик почти около леса, к которому приближался легкой рысцой.

Я помахал ему рукой и послал воздушный поцелуй. В ответ он погрозил мне кулаком.

Я сел на пенёк и стал дожидаться сумерек. В лесу слышались голоса – командная немецкая речь изобиловала знакомыми словами:

– Los, los, Russe! («Давай, русский, пошел!»)

Там явно работали пленные. Кто они такие, сколько их? Но я не стал искушать судьбу и не пошел смотреть, да и нельзя было отлучаться – вдруг ребята вздумают уходить, а с моего пенька я мог их заметить.

Подмораживало. Чтобы не замерзнуть, я разложил маленький костер из сухих веток, от которых не было дыма, а заходящее солнце не давало возможности увидеть огонь. Просидел часа полтора и, когда начали сгущаться сумерки, короткими перебежками двинулся к сараю.

– Ребята!

Молчание. Я несколько раз повторил свой призыв, внутренне холодея от страха, – вдруг ушли. Но нет, не ушли.

– Ты один?

– Да.

– А мы думали, он тебя увел.

– Слезайте, двигаем.

– Сейчас.

Но так быстро уйти не удалось. Мы услышали топот нескольких пар ног, и я, не теряя времени, зарылся в стебли кукурузы. По голосам было ясно, что вошли трое: тот, с перевязанной рукой, и еще двое, кажется полицейские.

– Russe, raus! («Русский, выходи!»)

Знакомые слова. Четыре месяца назад мы с Николаем под такой же крик спускались с сеновала. Но теперь этот приказ не получил желаемого для немцев отклика. Сарай безмолвствовал. Между соломой и сеном по проходу они вошли в сарай, и луч фонаря скользнул по кукурузе. Один из полицейских шагнул на стебли, у меня сжалось сердце, но тут заговорил хозяин:

– Здесь его не может быть, здесь маис. Он в сене или в соломе.

Они вышли и полезли на сено, непрерывно крича: «Russe, raus! Russe, raus!»