Оставаясь в меньшинстве - Леонид Борисович Невзлин

огромными доходами, баснословными зарплатами сотрудников и вообще шикарной жизнью. Но тогда компания ЮКОС находилась в весьма плачевном состоянии: устаревшее оборудование, разваливающаяся инфраструктура, воровство на местах… Да и нефть тогда стоила не 90-150 долларов за баррель, как в 2007–2014 годах, а 17–19 долларов.

Но самое главное — вместе с огромной компанией мы унаследовали и людей, трудившихся в ней. В зоне нашей ответственности оказались судьбы десятков тысяч рабочих и инженеров и их семей. Мы начали понимать, что такое социальная ответственность предпринимателей. С одной стороны, мы, как владельцы, должны были в самые короткие сроки превратить ЮКОС в эффективную и прибыльную компанию — для чего, среди прочего, приходилось увольнять многих работников. А с другой стороны, мы вынуждены были взять на себя заботу о социальной поддержке целых городов, зависящих от ЮКОСа.

Возьмем тот же Нефтеюганск — своего рода столицу ЮКОСа. Стотысячный город, расположенный в Западной Сибири, в юго-восточной части Ханты-Мансийского автономного округа, на островной территории между двух рукавов Оби. Зимой солнце появляется всего на пару часов и морозы случаются до минус пятидесяти, а летом жара может доходить до плюс тридцати. Вокруг сплошные болота, летом в воздухе висит мошкара. Большие проблемы с качеством водопроводной воды. При Сталине главными строителями подобных городов и фабрик были заключенные ГУЛАГа, потом их сменили энтузиасты и работяги, привлекаемые высокими зарплатами и северными надбавками.

Официальный год рождения Нефтеюганска — 1967-й, хотя первые строения появились тут вместе с первым фонтаном Усть-Балыкского месторождения в самом начале 60-х. При этом советская власть особо не заботилась о качестве жизни людей, добывающих для нее черное золото. Даже в конце 90-х в Нефтеюганске многие семьи нефтяников продолжали ютиться в «балках» — домишках, построенных из двух слоев тонких дощечек. А некоторые жили в «бочках» — железных вагончиках, оставшихся с тех же шестидесятых.

Первые годы были очень тяжелыми. Нам приходилось перестраивать производство: закупать новое оборудование, приглашать иностранных специалистов, снижать зарплаты, увольнять людей тысячами — а также брать на себя содержание детских садов, школ и больниц. При этом мы платили муниципальные налоги, но местным властям их всегда не хватало.

В 1998 году, когда случился кризис, нефть подешевела до девяти долларов за баррель. Резко упали доходы бюджета, зарплаты не выплачивались, государство занимало деньги у всех подряд под огромные проценты. Банки не могли выдавать кредиты, и в какой-то момент Россия перестала выполнять не только внутренние, но и внешние финансовые обязательства. Был объявлен дефолт платежей, банки обанкротились, МЕНАТЕП в том числе.

Мы встали перед тяжелейшей дилеммой: что сохранять — банк или ЮКОС? Тут не платили зарплаты, там налоги. Колоссальные долги как перед сотрудниками, так и перед государством. Для того чтобы спасти и банк, и ЮКОС, у акционеров не было достаточно средств, и ситуация на рынке не позволяла их привлечь. Нам пришлось пойти на банкротство МЕНАТЕПа. В сентябре 1999 года банк был официально признан банкротом. И тем не менее Ходорковский принял принципиальное решение постепенно выплатить все деньги всем вкладчикам разорившегося МЕНАТЕПа — и выплатил. В течение последующих нескольких лет деньги назад получили и государство, и акционеры — физические лица, и вкладчики, что по тогдашним временам было абсолютно беспрецедентно.

Как обычно в таких случаях, в стране была отпущена инфляция. Она стимулировала производство и рост экспорта, цена на нефть поднялась… ЮКОС в течение года выправился, стал прибыльным, начал расти и развиваться. Он приобрел Восточную нефтяную компанию, которая вошла в его состав. Мы стали богатеть, богатеть, богатеть, и в принципе конца этому росту не было видно. Если бы Ходорковский сохранил нейтрально-позитивные отношения с Путиным, ЮКОС сегодня мог бы стоить сотни миллиардов долларов. Сравнивать МБХ с другими олигархами было бы просто смешно. Он мог бы стать гиперолигархом, но предпочел другой путь.

Миша и я

Кстати, о слове «олигарх». Впервые в общественный дискурс оно было запущено в 1997 году Борисом Немцовым. Слово это как-то очень быстро прижилось. Сначала им обозначали «капитанов индустрии» — крупнейших банкиров и предпринимателей: Березовского, Потанина, Фридмана, Гусинского, Ходорковского и других. Потом олигархами стали называть просто богатых людей. В каждой области, в каждом городе появились свои, местные олигархи. Меня до сих пор называют олигархом, но я не люблю этот термин.

Во-первых, по моему убеждению, в России в точном смысле этого слова олигархов не было. Конечно, были очень богатые люди, которые стремились достичь влияния в правительстве и администрации президента. Некоторые, как Березовский, делали все, чтобы засветиться в компании Ельцина, другие, как Ходорковский, в политику особенно не лезли, хотя, безусловно, лоббировали свои интересы легальными способами. Но по большому счету власть в России всегда оставалась в руках новой номенклатуры, административно-бюрократического аппарата.

Во-вторых, я просто как человек не люблю обобщающих терминов и ярлыков, которые на тебя пытаются навесить извне. При слове «олигарх» люди начинают смотреть на тебя как на денежный мешок, как на мага и волшебника, способного исполнить их любые желания.

В июле 1997 года журнал Forbes оценил состояние Ходорковского в 2,4 миллиарда долларов и поместил его во вторую сотню богатейших людей планеты.

Однако, работая вместе с МБХ, я при этом не чувствовал в себе никаких изменений. Я не считал, что мы перешли в категорию небожителей и сверхлюдей, обитателей Олимпа. Я прежде всего воспринимал себя членом суперкреативной команды, которая решает сверхсложные экономические задачи и строит новую Россию. Да и внешне наш образ жизни не особенно изменился. У нас не было дворцов, личных самолетов, яхт. Мы не становились героями светских хроник, с наслаждением прожигающими жизнь.

У нас была своя, последовательная и достаточно жесткая, корпоративная этика. Ни я, ни Ходорковский никогда не любили роскоши. И я всегда верил, что кичиться своим богатством, демонстрировать его — просто неприлично и аморально. Я помнил, что мы вышли из страны, в которой на протяжении многих лет большая часть населения голодала, где под фанфары о социальной справедливости нищенствовали и страдали люди, обделенные всем, даже лекарствами. Мне казалось, да я и сейчас так считаю, что человек должен иметь личные нравственные ограничители потребления.

Глава 10.

Профессия: филантроп

Если бы меня сейчас попросили определить мою нынешнюю профессию, я бы ответил: профессиональный филантроп. Это именно то, чем я занимаюсь «на полную ставку» последние пятнадцать лет. Но так было далеко не всегда. И даже в начале 90-х, когда я уже стал долларовым миллионером, благотворительность не была существенной частью