Не потревожим зла - Соня Фрейм

С этими словами она вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Алиса глядела на осыпающуюся с косяка штукатурку, а в ушах звенели гневные слова матери.

«А если я не притворяюсь чужой? — спросила она саму себя. — Что, если я и есть чужая?».

Ее всегда преследовало чувство, что она не на своем месте, куда бы ни пришла. Раньше она не знала, что делать с этим ощущением инородности. Она ведь была в коконе или яичной скорлупе. Тоже верная метафора.

Но все преграды разрушились, а когда скорлупа трескается, обратного пути уже нет.

Однако в яйце был не цыпленок, а змея — логотип фонда на это намекал. И этой гадюкой в итоге оказалась она сама, по крайней мере в том контексте, в каком мать выставила ее стремление получить образование.

В конце августа она уехала в Берлин.

С матерью все это время велись разговоры на повышенных тонах, закончившиеся обоюдным молчанием на года. Та махнула рукой и переключилась на свой сад. Ей надо было о чем-то заботиться, и иногда цветы в палисаднике бывают благодарнее родных детей.

А Алиса оказалась в новом мире. Жизнь в Галле забылась быстро, как если бы ее и не было. Память начала стирать ее сама по себе. Отношения с матерью стали выравниваться буквально три года назад. Они снова заговорили, и та даже стала проявлять какое-то участие к ее учебе и работе. Алиса зарабатывала как ассистент патологоанатома достаточно. Это значит, она справилась, а не провалилась, как ей пророчил весь город бабок.

Но правду знала только она сама — из всего, что с ней произошло за семь лет в Берлине, учеба была самым легким.

***

— Да ты обалдел, Танатос! — выдал Дэвид, с легкой неприязнью глядя на фигурку кролика, отплясывающего на доске.

Тот возник из ниоткуда и начал творить беспорядок, сталкивая между собой фигуры, а какие-то вообще выкидывая с доски ударом деревянных лапок, пока не пробрался к черной королеве, которая все так же стояла на своем месте.

Что о себе возомнил этот ушастый? Что он защитник королевы? Ее верный слуга?

Танатос откровенно посмеивался, поглаживая пальцами массивный подбородок. Разноцветные глаза Дэвида уставились на него с досадой и с тенью внезапного понимания. Его противник оказался тоже набит сюрпризами.

— Ты портишь игру, рушишь ее, — возмущенно заявил Дэвид.

— Я ввел новую фигуру, как и ты, — спокойно возразил тот с напускной рассудительностью. — Просто моя оказалась чересчур подвижной. Смотри… всех твоих пешек выпнула.

— Дурацкие у тебя правила, — проворчал Дэвид.

— Но ведь это уже давно не шахматы.

С этим утверждением спорить было сложно.

— Люк, где ты, бэби? Папа волнуется… — раздалось из телефонной трубки.

Он только закатил глаза. Анри. Пасет его, как барашка на выгуле. Таких звонков он получал примерно десять в день, если они не виделись.

— У бэби все хорошо, — ровно отозвался он. — Расслаблялся после концертов.

— Ты меня беспокоишь, — задумчиво ответил ему тот. — Я все думаю, что мне с тобой делать.

— Ох, умеешь ты выбирать формулировки. Я прямо чувствую себя полноценной личностью с автономной волей.

— Я серьезно. Ты устал?

— Как мне ответить на твой вопрос?

— Честно. Если тебе все на уши уже давит, скажи… Я дам тебе отпуск. Отыграешь последний концерт в туре, и я тебя трогать не буду, обещаю.

— Подпиши мне по этому поводу контракт, — только огрызнулся Люк.

Последнее такое обещание Анри было безбожно пущено по ветру. В первую же неделю отпуска тот выдрал его из его берлоги с требованием прийти на два телешоу, одно из которых было кулинарным.

— А что после? Может, я еще и программы для молодых мамаш буду посещать? — в бешенстве орал Люк, а Анри только хихикал.

Ничего смешного в этом, впрочем, не было.

— Ты выжат, я понимаю, — деловито звучал голос продюсера, а где-то в его реальности слышались шелест страниц и стук пальцев по клавиатуре. — Но пойми и нас. Мы все работаем на группу. У нас примерно такой же график, только в офисах. У всех рано или поздно крыша едет. Мне надо, чтобы твоя не слетела. Наркоту ты вроде больше не трогаешь, это хорошо. С бухлом тоже под контролем, хотя мог бы пить чуть реже.

— Брось, здоровая рок-звезда — плохая рок-звезда, — вяло отпарировал Люк. — Мне нужно полгода, чтобы ты не трахал мне мозги. Полгода, Анри. Дай мне затишье.

— Пишешь что-то? — проницательно осведомился этот жук.

— Не твое дело. Мы заканчиваем турне, а дальше чилаут. Можешь ломиться ко мне в дом, брать мою кровь на анализы, только не вытаскивай меня все это время на люди.

— Ты так говоришь, будто я держу тебя на поводке, — делано удивился Анри. — Я понимаю тебя. Сделаем, как хочешь.

Люк слегка расслабился и прислонился головой к стене. Может, с ним еще можно договориться. Если каждый раз публично выкидывать по финту, Анри от страха начнет давать ему время на то, чтобы он мариновался в блаженном одиночестве. Это напоминало инфантильный шантаж, но ничего другого Люк противопоставить не мог.

— Кстати, один вопросец… — Интонация Анри изменилась, и в голосе зажглось любопытство. — На хрена ты недавно ездил в Шенеберг?

От неожиданности Люк выронил изо рта сигарету, которую безуспешно пытался поджечь свободной рукой, и даже отвел от уха телефонную трубку, посмотрев на нее так, как если бы там имелась скрытая камера.

— Ты что, делаешь как твоя жена? Посадил на меня GPS-трекер? — не поверил он своим ушам.

Вся семья Анри страдала паранойей и манией шпионажа, вплоть до его малолетних сыновей, которые доносили друг на друга родителям.

— Очень надо, — послышалось снисходительное фырканье. — Я посылаю за тобой охрану, глупый. Они держатся подальше, но следят, чтобы на тебя не напали. Помнишь ту больную из Чили? Она тебе клок волос вырезала.

Было дело. Однажды к нему пристала какая-то сумасшедшая, которая отчекрыжила у него прядь и убежала с радостным хохотом. Тогда у Люка возникло жутковатое ощущение, что если он на минутку зазевается, то все части тела перестанут ему принадлежать.