Мертвая земля - К. Дж. Сэнсом

– Я тоже хочу, чтобы мы снова стали друзьями, – судорожно сглотнув, кивнула она. – Когда боишься потерять человека навсегда, начинаешь понимать, как много он для тебя значил.

Она сделала шаг ко мне, и мы сжали друг друга в объятиях. Лицо Гая просияло от счастья.

Лиз, которую эта сцена привела в полное недоумение, растерянно пробормотала:

– Простите, но мне придется вас оставить. Настало время кормить Мышку.

Серебряная посуда сверкала в свете восковых свечей. В доме моего друга Филиппа Коулсвина вновь был устроен званый ужин. Посреди стола, в окружении ваз с овощами и фруктами – плодами нынешнего скудного урожая, – красовалось блюдо жареных куропаток. В отличие от того июньского вечера, когда я был в этом доме в прошлый раз, сегодня ставни были плотно опущены, ибо за окнами стояла осенняя темнота. Октябрь уже близился к концу, с того дня, как мы вернулись в Лондон, миновало полтора месяца.

В гостиной собралось в точности то же самое общество, что и в предыдущий раз: сам Филипп, его жена Этельреда и его престарелая матушка; наш коллега-барристер Эдвард Кензи, его чванливая супруга Лаура и их дочь Беатрис; и наконец, мы с Николасом.

Надо признать, ужин был устроен с одной-единственной целью – свести вместе Николаса и Беатрис. Неделю назад Филипп заглянул ко мне в контору, где я пытался разобраться со старыми делами, одновременно размышляя, где бы найти новые, ибо поток земельных актов, поступавший от леди Елизаветы, после нашей размолвки внезапно прервался. Я уже подумывал попросить у Барака, имевшего множество связей и знакомых, подыскать мне новых клиентов. Теперь, когда мы с Тамазин помирились, я мог обратиться к нему открыто, не таясь.

Филипп выглядел обеспокоенным; впрочем, в ту пору тревогу испытывали многие. Борьба за власть между лордом-протектором Сомерсетом и графом Уориком достигла наивысшего накала и угрожала перерасти в вооруженное столкновение; в конце концов Сомерсет был вынужден оставить свой пост. Однако Коулсвин, как выяснилось, навестил меня не для того, чтобы говорить о политике. Предметом нашей беседы стали отношения Николаса и Беатрис.

– Простите, что отрываю вас от работы, Мэтью, – произнес Филипп, смущенно поглаживая свою длинную ухоженную бороду. – Но Эдвард Кензи попросил меня поговорить с вами. По его словам, с тех пор как вы с молодым Овертоном вернулись в Лондон, жена буквально плешь ему проела. Кстати, вы виделись с Кензи после возвращения?

– Нет, я почти не выхожу из конторы. Работаю как проклятый, стараюсь наверстать упущенное, – ответил я. И мысленно добавил: «А еще пытаюсь забыть пережитое».

– Насколько я понял, супруга и дочь Кензи весьма озабочены тем, что Николас исчез с их горизонта, – со вздохом сообщил Филипп. – Беатрис Кензи послала ему письмо с просьбой рассказать о том, что с ним случилось этим летом, но Овертон не ответил. Эдвард полагает, и я вынужден с ним согласиться, что поведение Николаса… э-э-э… никак нельзя назвать вежливым, – промямлил Филипп, явно испытывая неловкость. – Учитывая, что прежде ваш помощник проявлял к девушке столь несомненный интерес, он мог бы быть с нею полюбезнее. В общем, Кензи попросил меня устроить званый ужин, где эта парочка сможет наконец встретиться, – завершил Коулсвин свою тираду.

– Вы правы, Николас повел себя не лучшим образом, – согласился я, потирая подбородок. – В оправдание Овертона могу только сказать, что я загрузил его работой по самые уши. К тому же он до сих пор не может прийти в себя после злоключений в Норфолке. Кстати, насколько я могу судить, до отъезда он был увлечен Беатрис куда сильнее, чем она им.

– Ну, как известно, разлука служит хорошей проверкой чувствам, – усмехнулся Филипп. – И не забывайте, что у Беатрис есть матушка, которая питала определенные надежды насчет Николаса. А она не из тех, кто упустит свое.

– Должен вас предупредить, за эти месяцы Николас сильно изменился, – заметил я. – Он постоянно пребывает в меланхолии.

– Как и его патрон, – изрек Коулсвин, пристально глядя на меня. – Все вокруг замечают, что вы похудели и ходите с потерянным видом.

– Поверьте, этим летом мы насмотрелись всяких ужасов. И Овертона все это потрясло даже сильнее, чем меня. Говоря откровенно, я полагаю, что он охладел к Беатрис. Но я согласен: девушка имеет полное право знать, каковы его намерения. Когда вы думаете устроить ужин, Филипп?

– Двадцать первого октября. Этот день удобен для нас всех.

– Непременно поговорю с Николасом.

– Буду вам очень благодарен.

– Вам не за что меня благодарить. Напротив, это я вам очень признателен. В последнее время было столько жарких споров вокруг церковных реформ, что собрать за столом сторонников разных религиозных взглядов – довольно смелый шаг с вашей стороны.

– Уверен, на этот раз споры будут вестись не о церковных реформах, а о столкновении протектора Сомерсета и графа Уорика. По моему разумению, лорд-протектор был причиной множества бед и то, что он оставил свой пост, пойдет Англии во благо.

– У вас есть какие-нибудь новости?

– Сегодня утром Сомерсет заключен в Тауэр. Уорик одержал победу. – Филипп покачал головой. – Он суровый и жесткий политик. Беднякам теперь, несомненно, придется еще труднее. Но это все-таки лучше, чем гражданская война, которую предсказывали многие.

– Надо признать, беднякам жилось трудно и при Сомерсете, который обманывал их пустыми посулами. По слухам, кары, которые он обрушил на повстанцев, унесли жизни одиннадцати тысяч человек.

– Не припомню другого такого тяжелого года, как нынешний, – вздохнул Коулсвин.

– Я тоже.

Расставшись с Филиппом, я подошел к окну и уставился на мощенный булыжниками двор Линкольнс-Инн, ныне сплошь усыпанный осенними листьями. На память мне пришла встреча с графом Уориком после битвы при Дассиндейле. Да, он знал, что говорил, когда заявил, что Англии предстоит еще немало тревог и испытаний. Уже в сентябре по Лондону поползли слухи о том, что большинство членов Тайного совета считают необходимым произвести в правительстве перемены. В начале октября протектор Сомерсет издал воззвание, в котором сообщал о своем намерении превратить Хэмптон-Корт, куда он перевез юного короля, в вооруженную крепость, и призвал своих подданных выступить на его защиту. Около шести тысяч человек, в большинстве своем лондонские бедняки, откликнулись на призыв Сомерсета; как это ни удивительно, даже после битвы при Дассиндейле он продолжал пользоваться репутацией друга и защитника простых людей. Впрочем, сторонники протектора были плохо вооружены и не имели никакого военного опыта; меж тем лорд Расселл и лорд Герберт, командиры армий, брошенных против бунтовщиков западных графств, объявили себя приверженцами графа Уорика. Сомерсет перевез короля Эдуарда в Виндзорский дворец, но девятого октября, осознав, что обречен, сдался на милость победителей. Протекторат был упразднен, вся полнота власти возращена Тайному совету; можно было не сомневаться, что теперь его возглавит граф Уорик. Несколько дней спустя я своими глазами видел, как юный король Эдуард верхом проехал по городу, благосклонно кивая в ответ на приветственные крики толпы. Бедный мальчик стал пешкой в жестокой политической игре. В последнее время он заметно вытянулся и окреп, но на лице его лежала неизгладимая печать недавно пережитого страха.