Зима мира - Кен Фоллетт

Перед зданием муниципалитета над толпой в несколько тысяч человек – большинство было со значками коммунистической партии – реяли красные флаги. От грузовиков, на которых стояли динамики, гремели гневные речи, и толпа скандировала: «Позор сепаратистам!»

Как ей попасть внутрь здания, Карла не знала. Горстка полицейских равнодушно наблюдала, не делая попыток помочь депутатам пройти через толпу. Карла с болью вспомнила, что вот таким же было отношение полицейских в тот день, когда пятнадцать лет назад коричневорубашечники громили редакцию ее матери. Она была совершенно уверена, что депутаты от коммунистов уже внутри и что если социал-демократы не попадут в здание, то меньшинство примет декрет и заявит, что это законно.

Она сделала глубокий вдох и стала протискиваться через толпу.

Несколько шагов ей удалось сделать незамеченной. Потом кто-то ее узнал. «Американская проститутка!» – крикнул кто-то, указывая на нее. Она целеустремленно двигалась дальше. Кто-то другой плюнул на нее, и сгусток слюны повис на платье. Она продолжала путь, но ею овладела паника. Ее окружали люди, которые ее ненавидели, это было совсем незнакомое чувство, и ей захотелось бежать отсюда. Ее толкнули, но она удержалась на ногах. Чья-то рука ухватила ее за платье, и она вырвалась. Раздался звук рвущейся ткани. Она чуть не завизжала. Что они сделают, сорвут с нее всю одежду?

Она услышала, что кто-то еще пробивается сквозь толпу следом за ней, и, обернувшись, увидела Генриха фон Кесселя, мужа Фриды. Он добрался до нее, и дальше они пошли уже вместе. Генрих действовал более энергично, наступал на ноги и вовсю работал локтями, и вместе они двигались быстрее и наконец добрались до двери и вошли.

Но пытка еще не закончилась. Внутри тоже были коммунисты-демонстранты, их были сотни. По коридорам приходилось пробиваться. В конференц-зале демонстранты были повсюду – не только на галерее для публики, но и на местах депутатов. И вели они себя так же агрессивно, как и снаружи.

Кое-кто из социал-демократов был уже там, другие появились следом за Карлой. Каким-то образом из шестидесяти трех большинство смогло проложить себе дорогу сквозь толпу. Карла почувствовала облегчение. Врагам не удалось запугать их.

Когда спикер собрания призвал к порядку, член совета от коммунистов, вскочив на скамью, потребовал, чтобы демонстранты остались. Когда он увидел Карлу, то крикнул: «А предателей – вон отсюда!»

Как это все ужасно напоминало тридцать третий год: угрозы, запугивания, применение грубой силы против демократии. Карла была в отчаянии.

Взглянув на галерею, она с ужасом заметила в орущей толпе своего брата Эрика.

– Ты же немец! – закричала она на него. – Ты жил при нацистах. Неужели тебя это ничему не научило?

Казалось, он ее не слышал.

Фрау Шредер стояла на трибуне, призывая всех успокоиться. Демонстранты свистели и осыпали ее насмешками. Возвысив голос до крика, она произнесла:

– Если городской совет не сможет нормально проводить обсуждение в этом здании, я перенесу собрание в американский сектор!

Хулиганские выходки продолжились, но двадцать шесть депутатов-коммунистов поняли, что такой вариант не будет отвечать их цели. Если городской совет один раз проведет заседание вне советской зоны, то это может повториться, а потом войти в обыкновение, и коммунисты уже не смогут на него воздействовать. После короткого спора один из них встал и велел демонстрантам выйти. Они потянулись к выходу, распевая «Интернационал».

– Совершенно ясно, кто ими руководит, – сказал Генрих.

Наконец стало тихо. Фрау Шредер рассказала о требовании русских и объяснила, что ввести его в действие вне советской зоны Берлина невозможно, если его не утвердят остальные союзные государства.

Представитель коммунистов произнес речь, в которой обвинил фрау Шредер в подчинении непосредственно Нью-Йорку.

Со всех сторон посыпались яростные обвинения и оскорбления. Наконец стали голосовать. Коммунисты единодушно поддержали декрет Советов, обвинив всех остальных в исполнении приказов извне. Все остальные проголосовали против, и акция провалилась. Берлин отказался подчиниться угрозам. Карла была измучена, но торжествовала.

Однако еще ничего не кончилось.

Когда они расходились, было уже семь часов вечера. Большая часть толпы рассеялась, но костяк хулиганов все еще слонялся у входа. Пожилую женщину-депутата, вышедшую из муниципалитета, проводили ударами кулаков и пинками. Полиция безучастно смотрела.

Карла с Генрихом вышли через боковую дверь в компании нескольких друзей, надеясь скрыться незамеченными, но за выходом наблюдал один из коммунистов с велосипедом. Он быстро укатил.

Депутаты поспешили прочь, но тот вернулся с несколькими головорезами. Кто-то подставил ножку, и Карла упала на землю. Ее больно ударили ногой – раз, другой, третий. Она в ужасе закрывала руками живот. Карла была беременна уже почти три месяца, а чаще всего именно на этом сроке случаются выкидыши. Неужели дитя Вернера погибнет, в отчаянии думала она, – на улице Берлина, от побоев бандитов-коммунистов?

Но вот они исчезли.

Депутаты поднялись с земли. Никто особенно тяжело не пострадал. Они и дальше двинулись вместе, опасаясь продолжения, но, похоже, коммунисты решили, что избили достаточно людей для одного дня.

Домой Карла попала в восемь вечера. Эрик не появлялся.

Вернер был вне себя, когда увидел ее синяки и порванное платье.

– Что случилось? – воскликнул он. – Что с тобой?

Она залилась слезами.

– Тебе плохо? Может быть, поедем в больницу? – спросил Вернер.

Она энергично замотала головой.

– Я не из-за этого, – сказала она. – Это просто синяки. Бывало и похуже… – Она тяжело опустилась на стул. – Боже, как я устала!

– Кто это сделал? – яростно спросил он.

– Обычные люди, – сказала она. – Эти называют себя не нацистами, а коммунистами, но они такие же. Снова начинается тридцать третий год.

Вернер обнял ее.

Она не могла успокоиться.

– Как долго у власти бандиты и убийцы! – всхлипывала она. – Кончится это когда-нибудь?

IV

Той ночью советское агентство новостей выпустило сообщение. С шести часов утра в Берлине прекращается въезд и выезд всего пассажирского и грузового транспорта – поездов, автомобилей и речных барж. Никакие товары не будут пропускать: ни еду, ни молоко, ни медикаменты, ни уголь. Поскольку электростанциям придется прекратить работу, то электроснабжение урезали – только для западных секторов.

Город оказался в блокаде.

Ллойд Уильямс находился в британском военном штабе. В парламенте наступили короткие каникулы, и Эрни Бевин уехал в отпуск на южное побережье Англии, в Сэндбэнкс. Но его настолько волновало происходящее в Берлине, что он послал туда Ллойда, чтобы тот наблюдал, как происходит введение новой валюты, и держал его в курсе.