Жизнь переходит в память. Художник о художниках - Борис Асафович Мессерер

шрамам, украшавшим его лицо. Одевался он причудливо: ходил в каком-то френче, штанах галифе цвета хаки военного образца и высоких сапогах до колен. На улице надевал военизированную фуражку с козырьком и длинную шинель до пола.

Дома у Шемякина, жившего в большой квартире, было просторно, но, как и в Москве, мы сидели на кухне. Беседовали и выпивали. Собственно, это делали только мы с Беллой, потому что Володя и Миша были «в завязке». Марина тоже выпивала свою рюмку, но у нее была отдельная бутылка виски, которую она носила в сумочке.

Миша познакомил нас с женой Ребеккой, жизненные пути с которой потом у него разошлись, но в этот момент они были близки и вместе восхищались успехами своей маленькой дочки Доротеи, очень талантливого ребенка — начинающей художницы.

В кухне стояла огромная клетка с крупным попугаем, накрытая шалью. Как только Миша снял ее, птица начала издавать истерические вопли, способные разбудить спящий Париж, и Мише пришлось снова накинуть шаль. Попугай понял, что наступила ночь, и замолчал. Но в следующую минуту Миша открыл дверцу собачьей конуры, стоявшей тоже на кухне, и оттуда вылетел, как пуля, бультерьер по кличке Урка — он начал с бешеной скоростью наматывать круги, сбивая все на своем пути. Этот безумный бультерьер, которого Миша очень любил, прожил у него лет шестнадцать, и мы встречали его в квартире Шемякина уже через много лет в Нью-Йорке.

Мы перешли в комнату, и Миша стал показывать каталоги своих выставок и альманах «Аполлон-77» — его он издал за свой счет и очень им гордился.

Хочется напомнить, что Михаил Шемякин не только талантливый живописец, хороший рисовальщик, удивительный скульптор, но и неутомимый пропагандист русской культуры. По его инициативе в 1976 году в Париже в Пале де Конгре (Дворце конгрессов) состоялась гигантская выставка неофициального русского искусства. Составленный им альманах «Аполлон-77» — своеобразная энциклопедия неофициальной русской литературы и искусства. В нем были воспроизведены картины российских художников-нонконформистов и рассказано о трагической судьбе каждого из них.

Творчество Шемякина многообразно. Мне лично ближе Шемякин метафизических циклов, Шемякин карнавальный, если можно так выразиться. Этот свой стиль Шемякин называл «метафизическим синтезом». В этих работах и интеллектуальная изощренность, и изящество цвета, и изобретательное решение сюжета. Разве не интересно разглядывать, как художник играет с маской, мистифицируя зрителя, — стоит только сорвать одну, как натыкаешься на другую. Многократное раздвоение личности, образы-лики, и дело зрителей проникнуть в подлинность образа, ощутить разные его грани. За этим стоит извечная тайна искусства и извечное стремление к ее разгадыванию.

Я с удовольствием смотрел работы из серии «Чрево Парижа», того самого знаменитого «чрева», которое Шемякин успел застать, обосновавшись в Париже в 1970 году. Теперь оно уже стало преданием, а в листах Шемякина сохранилась завороженность неповторимой ночной жизнью центрального рынка огромного европейского города.

В 1977 году Шемякин был уже весьма знаменит в Париже, хорошо продавался и имел большие деньги. Он их бесшабашно тратил, устраивая настоящие гулянья в парижских кабаках (на самом деле достаточно дорогих и фешенебельных ресторанах), например в русских «Царевиче» и «Распутине», где его прекрасно знали и старались угодить как могли. Он приглашал нас с Беллой туда не только вместе с Володей, но и когда Высоцкий уезжал в Москву.

Мы не раз приходили к нему домой, листали альбомы с вырезками, которые Миша делал из книг для подтверждения своих метафизических идей. И снова Урка, как одержимый, носился по кухне и сметал все на своем пути, а попугай издавал душераздирающие вопли, не давая спать прилегающим кварталам Парижа.

Шимон Окштейн

Совершенно неожиданная встреча с художником Шимоном Окштейном произошла в Нью-Йорке в 1987 году. Для меня загадочна его биография: будучи родом из Черновцов на Украине, он ни разу в жизни не бывал в Москве, а попал сразу в Нью-Йорк и прославился там, но тем не менее сохранил русскую душу, русский язык и интерес к русским художникам.

Я познакомился с Шимоном в «Русском самоваре», и он пригласил меня к себе в мастерскую. Его картины произвели на меня большое впечатление своей раскрепощенностью, свободой от каких бы то ни было канонов. Передо мной существовали произведения художника постмодернизма. Ему было все дозволено! Он мог нарисовать букет цветов посреди абстрактной картины.

И так же свободно Шимон Окштейн говорил о стоимости своих картин, называя гипертрофированные (для меня!) цифры ничтоже сумняшеся.

Одна встреча в мастерской Окштейна мне запомнилась особенно. Мы очутились там стихийно в компании с Юрием Красным и художницей Татьяной Назаренко. Шимон был рад такой встрече и в полной мере проявлял себя как радушный хозяин. А еще раз мы совпали с Окштейном, Збарским, Красным, Назаренко и Таиром Салаховым на дне рождения Беллы Ахмадулиной, который Роман Каплан широко отмечал, пригласив друзей в «Русский самовар» и закрыв его для других посетителей. Это происходило в Нью-Йорке 10 апреля 1987 года.

Роман с офортом

Геннадий Трошков

История знакомства с Геной Трошковым начинается с его визита в мою мастерскую в компании наших общих приятелей, близких мне по духу людей, с некоторыми из них я учился в Архитектурном институте. Это были впоследствии ставшие известными художники книги Женя Монин, Веня Лосин и Юрий Молоканов. Они и привели Гену, чтобы вместе провести время.

У него с собой оказался маленький альбомчик с несколькими листами офортов, выполненных его руками и уже тогда поразивших мое воображение. Я сразу стал говорить, как мне хочется научиться работать в технике офорта. Эта мечта владела мной давно и неожиданно получила возможность воплощения. Гена с первых минут удивил меня скромностью поведения. Несмотря на то что его офорты были выполнены мастерски, он ничуть не гордился этим своим умением и с радостью пригласил меня приезжать в офортную мастерскую, расположенную на железнодорожной станции Челюскинская.

Когда я впервые очутился на Челюскинской «творческой даче» — Челюхе — недалеко от Москвы на Ярославском направлении, то снова ощутил благотворное влияние Гены. «Челюскинская» была весьма оригинальным местом, где художники повышали свой профессиональный уровень и знакомились с различными техниками, столь необходимыми в художественной практике. Я имею в виду, прежде всего, работу в офорте (гравировку на металле) и литографское мастерство — умение рисовать на камне и печатать с него оттиски. Для всего этого в специальных помещениях стояли офортные и литографские станки, а приезжающие художники жили в отдельных номерах, как в гостинице, питаясь в столовой.

Это пространство возникло из бывшей