Укради меня - Анель Ромазова

шастает? Осчастливил одну бедолагу, пора переходить к следующей. Это разве мыслимо? Мы недавно на диване почти… И он уедет, и с ней сотворит какое — то там шоу. Сердце кривым зигзагом летит между ребер. Обдирается и начинает саднить.

Я дите — дитем. Кругом сплошные шуры — муры. Треугольники и квадраты. Кто? С кем? Забила себе голову, несуществующей нежнятиной и книжной дурью.

Разве такие мужики ходят по — одиночке? Ну, конечно, НЕТ!!!

За ними всегда тянется след из разбитых сердец.

Запоздало спохватываюсь и выбрасываю подгоревшую гренку.

— Че за запах? — Саша принюхивается и застегивает рубашку.

— Да вот, сожгла, — остатками сил скрываю расстроенный взгляд.

— Кис, я погнал. Есть, не буду. Вечерком катнемся по городу. — целует меня в лоб. Спускается по переносице к губами.

Я стою в шоке. Как по команде «Замри». Ни оттолкнуть, ни послать не могу. Механически отвечаю на поцелуй. Саша недоуменно кривится, но не спрашивает, по поводу чего перемена. Видимо, уже настроился на другую волну и мою не улавливает.

Боюсь, но понимаю. Он один из тех сладких засранцев, что мягко стелет, только про сон потом забудешь, в рыданиях на подушке.

Бреду за ним в коридор, чтобы запереться. Он наклоняется, поправляя задник на кроссовках. Я спускаю глаза на воротник. Даже с ехидством представляю, как взбесится Зайка — Анюта, увидев след от помады. Хлопаю дверью без всяких «Пока» и «До вечера».

Глава 21

Из блокнота в мусорку листики, как в пустоту

И опять на кухне её осень

Дождь холодный по щекам наберёт воды в стакан,

Но цветок не поливает вовсе

Номер в блок, и сердце в блок — новый жизненный урок

Ты себя влюбляться не просила

На двери опять замок, чувства в дым под потолок

И его портрет повешен криво.

(HammAli & Navai — Птичка)

Тусклым голосом вторю тексту. Выхватывая самые подходящие слова песни в наушниках.

Позовет, и ты опять сорвешься по — любому.

Раз два три кавычки..

Дура потому что..

По ночам в подушку…

Скучает о нем…

Нахожу на балконе, забытую Сашей, пачку сигарет и зажигалку. Подпалив бумагу, делаю затяжку. Сначала не понимаю, почему кроме вкуса сухого табака, ничего не чувствую. Потом вижу, что сигарета затухла. Без привычки не смогла ее растянуть. Пробую еще раз. Глубоко вдыхаю. Слезы фонтаном брызжут из глаз, и едва не выплевываю легкие в кашле.

Как эту дрянь можно курить, и говорить, что это успокаивает. Кроме чудовищного жжения в носу и туберкулезного кашля — ни каких сдвигов. Ни одной успокоившейся нервной клетки.

Что-то делаю по дому. Вот именно что-то. Не понимаю. Кажется, убираюсь. Кажется, мою посуду. С твердо укрепившейся криворукостью бью пару чашек. Режу палец. Пока достаю из аптечки пластырь, разбиваю цветочный горшок. Мамин любимый спатифиллюм ломается и выворачивается с корнями. Его называют женское счастье. В мусорку его, вместе с суеверием.

Жестоко? А как еще.

Вместо Саши у меня в компании рефлексия и депрессия. Подруги из них — такое себе. Женское счастье.

Чтобы избежать дальнейшего членовредительства, зарываюсь с головой в одеяло. Здесь меня никто не найдет. Даже я. Покроюсь мхом, состарюсь.

Рыдаю и не жду, что прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино со счастливым концом.

Наверно, те кто раздавал удачу на небесах., глянули на меня. Дружно поржали и сказали — оболомись. Хором. В этом, я прям не сомневаюсь. В унисон, чтобы каждый услышал во вселенной.

Все что мне светит — только лампочка. И то, если денег хватит заплатить за свет. В остальное время сиди, как ежик, и лупай глазами в туман. С корявой палкой в руках, потому что на узелок тоже никто не расщедрится.

Бракована. От и До. Че меня жалеть. Пинай, все кому не лень, а потом как цветок, хрустя поломанными листьями, лети Скворцова на помойку.

Прикончив слезный ресурс, иду в ванну.

— Привет. Отвратительно выглядишь, — рублю правду — матку своему отражению. Знаю, надо бы поддержать чем — то сектантским. Натянуть улыбочку. Натягиваю, становится еще хуже. Выгляжу неестественно. Как джокер, только женщина.

Кто самая обаятельная? Качаю головой. Нет, не я

Кто самая привлекательная? Тот же жест.

Кого ласково называют Кисой — Меня. Еще есть Зайка, Ксюша и прочие. Вот такая у нас большая шведская семья.

Морщусь и плескаю на зеркало водой. Такое состояние, что сама себя ненавижу. Страшная, заплаканная, несчастная. Как такую можно любить. Унылая горчица, которую едят с холодцом. От него у меня, кстати, рвотный рефлекс. Всегда, когда его вижу, мерещится, что из желейной массы кто-то выпрыгнет.

Точно. Я — холодец. Дрожу, колыхаюсь и вызываю тошноту. Видом и внутренним наполнением являю собой, растасканную на отдельные части моль. Раздавленную и размазанную по подошве мошку.

Пригоршнями набираю холодную воду и прикладываю к опухшим векам. С придушенным стоном, реагирую на дверной звонок. Без особых размышлений (кто это пожаловал) открываю дверь.

На появление Костика мне ровно. Скрестив руки на груди, больше устало, чем раздраженно — смотрю. Облаять бы его. Ибо человеческой речи он явно не поймет.

— Лика, прости меня, — кается совсем неожиданно.

— В следующее воскресенье приходи. Я подумаю, — намечаюсь, хлопнуть дверью, желательно задев его сливовый нос. Да это я моя работа. Даже легче, зная, что причинила ему боль. Мне одной, что ли мается.

— Погодь. Я чет вчера перегнул. Ну. Я тебя как с байкером увидел, мне череп раскроило. Вообще, мозги всмятку разнесло. Ты ж блядь на меня никогда так не смотрела.

Ну ничего себе царя понесло. Как там в скорую звонить?

Давлю желание, приложить руку ко лбу и пощупать у него температуру. В раскаяние мне мало верится. Жар и бред. Может я ему вчера что — нибудь отбила?

— И не посмотрю, потому что ты не мужик, — хлещу в ответ как ножами.

— Согласен. Я свинья и чмо, но я бы тебя не тронул. Попугал немного и все, — приборзев от моего «радушия». Вскидывает голову, пальцы веером. Вот и трещит по швам его мнимое покаяние, — Утром он от тебя уезжал. В окно видел. Трахаетесь с ним? — наглеет таким тоном, будто я обязана отчитаться.

— Нет, блин, сериалы смотрим и за ручки держимся. Хоспади! Как ты меня достал. Дай, спокойно умереть, — Перемалывает инфу. Чет жует во рту. Язык? На котором, гадости набиты как татуировки. Не даю такой радости, вставить свое поганое слово, — Закончил? Вот тебе бог, а вот порог. Другого не услышишь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Единственное, чего мне