Люди удачи - Надифа Мохамед

полицейской машины оказывается, что появились первые похожие на пену бутоны вишен и магнолии, в воздухе разлилось тепло или что-то вроде него, слышны птичьи трели и перепалки. Ему дают рубашку цвета хаки без воротника и коричневые брюки, и теперь он ждет своей очереди к кардиффскому судье-магистрату. В мрачной, обшитой деревянными панелями комнате ожидания едко пахнет воском и средством для полировки металла «Брассо», и Махмуд вздыхает с облегчением, когда секретарь суда, стуча ногами по ступеням, бежит объявить, что вызывают его.

Как в игре, Махмуд поворачивает голову то в одну сторону, то в другую, будто залог его свободы мечется по залу суда.

Предмет обвинения – кража.

Понял.

Стоимость плаща двенадцать фунтов и двенадцать шиллингов.

Понял.

Желает ли обвиняемый подать ходатайство об освобождении под залог?

Да, сэр!

Потом игра меняется. «Необходимо уладить некоторые формальности», «мы хотели бы задержать его на пять суток», «по более серьезному поводу».

Что делает здесь этот болван Пауэлл?

– Он матрос, имеющий расчетную книжку матроса. Его выселили из прежнего жилья, в настоящее время у него нет постоянного места жительства.

Мэдисон. Опять. Да чтоб ему гореть вечно.

– Что вы имеете в виду под «более серьезными обвинениями»? – спрашивает магистрат, перебирая кипу бумаг, лежащую перед ним.

– На данном этапе мы не вправе сообщать дальнейшие подробности.

Магистрат смотрит на Пауэлла и хмурится.

– Если так, я могу оставить его под стражей только до среды.

Секретарь поворачивается к Махмуду:

– Вы хотите что-либо сказать?

Махмуд прочищает горло, но издает лишь шепот:

– Я хочу сказать ничего.

В ворота кардиффской тюрьмы Махмуд въезжает со вздохом. Это викторианское строение находится так близко к его бывшему жилью на Дэвис-стрит, что тень тюрьмы создавала сумерки в его комнате всю первую половину дня, пока солнцу не удавалось подняться над трехэтажным зданием из грязного кирпича. В наручниках, сидя в фургоне, Махмуд гадает, кто заберет его сундучок со скудными пожитками из сорок второго номера. Может, прямо сейчас Мэдисон и Манди роются в его вещах, читают его письма, забирают себе что понравится. Это в самом деле головная боль – постоянно подыскивать себе новое жилье; когда он выйдет отсюда, придется переезжать из Адамсдауна, иначе он обязательно нарвется на неприятности, случайно столкнувшись с этими двоими. Четвертый переезд за двенадцать месяцев, и все еще никаких надежд на Лору, мальчишек и дом в ближайшем обозримом будущем. Ему осточертело иметь дело с полицейскими, ощущать на запястьях их дребезжащие браслеты, делить матрасы с городскими бродягами и отщепенцами. Для этого он уже слишком стар, а полицейские уже начинают его ненавидеть; здесь назревает что-то личное, слишком уж смело они произносят его имя и явно хотят верить, что он способен на все. Он не позволит им обращаться с ним как с тряпкой, которую они макают в пролитую кровь.

На приемке ему выдают одеяло, кружку, таз и новую форму. Всего две ночи здесь, и опять свобода. Его ведут в крыло А, где воняет вареной капустой и немытыми мужиками. Подросток-заключенный, стоя на коленях со щеткой и совком, поднимает голову и шепотом просит закурить. Вместо ответа Махмуд выворачивает пустые брючные карманы. Солнечный свет струится в высокие окна, отражается от металлических ограждений, решеток и лестниц, блики слепят глаза. Охранник ведет его на третий этаж. Тюремные камеры, как ему помнится, настолько тесные, что можно одновременно коснуться вытянутыми руками противоположных стен.

Уже сделав два шага по камере, Махмуд вдруг отшатывается: здесь он не один, другой чернокожий разлегся на узкой нижней койке, свесив с края здоровенные ступни.

– Я тебе не привидение, незачем шарахаться.

– Что ты здесь делаешь?

– Ну, ребята, оставлю вас знакомиться, – объявляет охранник и запирает дверь.

Махмуд сваливает принесенные вещи на верхнюю койку и смотрит в упор на Ллойда, таинственного боксера из сорок второго дома.

– Сижу по закону об опасных наркотиках, что же еще? – смеется Ллойд.

– Но тебя же отпустили.

– А потом нарыли на меня еще что-то и забрали обратно.

– Не повезло.

Грызя спичку, Ллойд корчит гримасу «да без разницы».

– А тебя за что?

– За кражу. Плаща.

– Я слышал, тебя прозвали Призраком, – что, солнце встало слишком быстро и ты попался?

Махмуд улыбается:

– Можно и так сказать.

– Тебе тоже не повезло, – слова у него выходят тягучими и звучными, с акцентом, в котором все еще отчетливо слышны ямайские переливы. Ллойд симпатичный, оттенком-двумя светлее Махмуда, с глазами американского индейца и широким разлетом скул. Волосы коротко стрижены, четкий пробор сбоку бритвой врезается в его блестящие завитки.

– Я всегда был один в камере, – говорит Махмуд, вышагивая по узкому пространству между дверью и окном, забранным белой решеткой.

– Да уж, это тебе не «Ритц», но, пока за нас стирают и носят нам горячую еду, никакому менеджеру не пожалуешься.

– Этот ублюдок Мэдисон выкинул меня из дома.

– Холодный он человек, злющий, как старая дева.

– Да пошел он. Найду что-нибудь получше, где можно пристроиться, и подходящий карман для моих денег.

– Да в этом Тайгер-Бэе полным-полно кишащих крысами ночлежек.

– Я не сплю там, где есть крысы. – Махмуд резко оборачивается к Ллойду.

– Угомонись, приятель. Везде, где мы есть и где нас нет, куда ни ступи, всюду королевская крыса, хоть под нами, хоть над нами, хоть за стенами – всегда она рядом. Букингемский дворец для нее просто детская площадка.

Махмуд встает и смотрит прямо в окно на крону голого дуба по другую сторону высокой тюремной ограды, на небо, прояснившееся до яркой, радиоактивной голубизны, на закопченные зады ряда домов на Дэвис-стрит, с их заросшими бурьяном задними дворами, уродливыми от опрокинутых тележек, ржавеющих велосипедов, хлопающих на ветру рубашек и серого белья, которому прищепки не дают сорваться с обвисших веревок, на покосившиеся, исхлестанные дождем дворовые постройки, готовые испустить дух.

– Соскучился по своей кроватке?

– Нет, там живут моя женщина и мальчишки.

– Ты женат на баккра? – ухмыляется Ллойд.

– Баккра? Что это?

– Белая девчонка, – отвечает он, проводит языком по своим мелким зубам в никотиновых пятнах и прищелкивает им.

Махмуд оглядывается через плечо, и на миг ему кажется, что Ллойд преобразился. Он полон особой энергии, змеиной и переменчивой, на секунду вызывающей сомнения, что он вообще человек, что он крепкий и плотный и что не сменит облик у тебя на глазах.

– А я думал, вам, магометанам, нельзя есть… – Ллойд обрывает шутку, заметив, как переменился в лице Махмуд. – Ты в порядке?

Махмуд отворачивается к окну:

– Не хочу говорить о моей жене.

– Ваше право, шеф.

– Знаю.

Ллойд садится, скидывает ноги с кровати и отстукивает