Танец сомкнутых век - Наталья Серая

Леволан кладёт огромную башку на сложенные лапы и прикрывает глаза. Константин моргает, возвращая себе своё зрение, в задумчивости соединяет кончики пальцев.

Наверное, не слишком прилично было слушать этот разговор. Наверное, довольно было бы лишь убедиться, что у Анны всё в порядке, и уйти. Но с другой стороны — тогда он не узнал бы столько… интересного. Возможно даже очень важного. Например, предположения о том, что главная сила Тир-Фради — это его жители. Не эту ли разгадку могущества Тысячеликого он искал? Что если он проверит? Что если… прямо сейчас?..

Конечно, он обещал Анне, что не будет никого трогать. Но он ведь попробует, только лишь попробует.

Константин прикрывает глаза, перебирает пальцами по струнам, протянутым по всему острову. Если он с лёгкостью может коснуться сознанием всего живущего и растущего на Тир-Фради, то что мешает ему поступить точно так же и с людьми? Странно и даже смешно, что эта мысль не пришла к нему раньше.

Одна из струн отзывается, вибрирует, из серебристой становясь чёрной. Чёрной, как вода, под его мысленным взором устремляющаяся вслед за струной.

Кажется, это женщина из Костодувов — одна из тех, кто прибирает его жилище. On  ol menawi, из связанных с островом особенно тесно. Она успевает испуганно вскрикнуть, прежде чем начинает задыхаться, прежде чем её жизнь начинает по капле утекать в землю Тир-Фради, в чёрную воду, ставшую его кровью. И ощущать это неожиданно… неприятно. До тошноты, до сведённых внутренностей.

Константин поспешно разрывает связь, чувствуя навязчивый привкус железа на языке. В рёбра изнутри глухо скребутся отголоски какого-то смутного разочарования. Ничего. Он научится. Научится делать это как-то иначе. Теперь, когда Анна здесь, ему некуда спешить. Впереди только вечность.

Константин почти уже привычно считает секунды, ожидая негодования и проклятий Винбарра. Но Винбарр молчит.

День клонится к закату. Наступает ночь. Утро. Новый день. Анна не приходит. Не приходит к нему. Он видел её так близко — здесь, во Фрасонегаде, менее чем в дневном переходе от его святилища. Но она не приходит, не приходит, всё не приходит. Почему? Почему?! Она же знает, знает, как сильно нужна ему… Знает?.. А что знает он сам? Что знает о том, какое место он занимает в её сердце? Когда он открылся ей, когда касался её губ, она не остановила его, не оттолкнула. Но… и не ответила тоже.

А теперь она не приходит. Не приходит! Чем, чем он заслужил такую жестокость?..

Если бы только он знал. Если бы только всё было так же понятно и очевидно, как в тот летний вечер, когда он впервые позволил себе всей душой поверить в возможность счастья…

Константин с трудом припоминает, что это был за праздник. Кажется, отмечалось заключение какого-то важного договора между Содружеством и Мостовым Альянсом. Причём явно к вящей выгоде последних, ибо они не поскупились украсить торжество диковинным и дорогим развлечением: ночное небо над Сереной распустилось сотнями сверкающих цветов знаменитого аль-садского огня.

Недозрелые колоски густой травы щекочут лицо, расстеленный на земле плащ, свёрнутый вдвое, оказывается настолько узким, что поместиться на нём получается лишь тесно прижавшись друг к дружке. Можно было бы и не сворачивать его: нагретая дневным зноем земля теперь щедро отдаёт накопленное тепло, да и опустившийся вечер не несёт с собой прохлады. Нет, нет, категорически нельзя было не сворачивать этот невозможно широкий плащ. Константин сложил бы его и вчетверо, но это выглядело бы уже совсем подозрительно. 

Тайком улизнув с набитого серенской знатью балкона парадной залы, они с Анной лежат в высокой траве дворцового вала, устремив восторженные взгляды к небу: туда, где искры взрывов чертят сияющие полосы по синему бархату ночи, где вьются огненные ленты и спирали, где расцветают фантастические цветы, где пламя рисует волшебные узоры. Жёлтая пыльца вечерних примул пачкает дорогую парадную одежду, отброшенный в траву мешавшийся пояс со шпагой обрастает сверкающими бриллиантами росы — наверняка завтрашним же утром Курт заставит Константина собственными руками перечистить по меньшей мере половину дворцового арсенала, если заметит на клинке хоть малейший след ржавчины: чтобы больше неповадно было столь небрежно обращаться с оружием. Но кому важны такие мелочи, когда сейчас, прямо сейчас над головой рождаются и умирают целые огненные вселенные? Ну и что, что им с Анной давно уже не по десять лет, чтобы позволять себе подобные легкомысленные выходки. Позволять их в семнадцать, по твёрдому убеждению Константина, в десятки раз приятнее. Особенно когда тёплое плечо Анны прижимается к его плечу, особенно когда её пальцы накрепко переплетаются с его. Особенно когда её завороженный шёпот обжигает жаром близкого дыхания:

— Гляди, гляди! Как же красиво… Ты когда-нибудь видел что-то более прекрасное?

Константин утвердительно кивает и улыбается: да, он видел. Видит каждый день. Видит прямо сейчас, рядом с собой. Но Анна не замечает его кивка, поглощённая сияющим небом.

— Вот и я не видела. И ведь это даже никакая не магия, это наука! Это тот же самый порох, что и в наших мушкетах! Представляешь? А они превращают его в огненных птиц, во взрывающиеся звёзды, в драконов из старых сказок! Ты только представь: что если бы после каждого выстрела в противника летел бы огненный дракон?

— Чтобы враги разбегались в ужасе?

— Чтобы отвлекать их, пока перезаряжаешь! Хотя… — Анна вдруг плутовато щурится. — Даже это не помогло бы тебе научиться стрелять быстрее.

— Что за скептический тон, дорогая кузина? — притворно возмущается Константин. — А кто на сегодняшней тренировке выбил двадцать девять мишеней из тридцати? Уж точно не ты!

— А кто потратил на это столько времени, что Курт успел дважды объявить его убитым? Уж точно не я!

— Что я слышу? Вызов? — Константин смеётся. — Ну, раз так — выбирай оружие, моя дорогая. Любое! Я в чём угодно смогу быть быстрее тебя! Ну? Мушкеты? Аркебузы? Пистолеты?

— Ха, да хоть кисти и краски выбери! — уголки её губ подрагивают в подначивающей усмешке. — Я готова спорить на что угодно, что дальше бравады дело не зайдёт!

— Ах так?! Ну что же, тогда оружие выберу я сам. И не говори потом, что я тебя не предупреждал! — Константин нарочито оценивающе щурится, будто прицеливаясь. —  Посмотрим, сможешь ли ты оказаться быстрее вот в этом!

Единым стремительным движением он подаётся вперёд, быстро целует её в щёку и тут же отворачивается, преувеличенно серьёзно делая вид, будто всё это время смотрел лишь в небо. 

Анна фыркает, смеётся. И тут же подхватывает игру, звонко целуя в ответ и точно так же отворачиваясь. И снова он. И опять она: всё быстрее, усиленно пытаясь сохранить серьёзный вид, отчаянно сдерживая рвущийся наружу смех и понятия не имея, каким образом предстоит определять победителя. И ещё. И снова. До тех пор, пока они вдруг не поворачиваются одновременно, на какое-то мгновение вскользь соприкоснувшись губами. До тех пор, пока не замирают, глядя друг на друга так, будто увидели впервые.