Танец сомкнутых век - Наталья Серая

— Не свидетелем, нет. Ты встанешь во главе этого нового мира вместе со мной. Я так многое могу тебе дать. Всё, Анна. Я хочу отдать тебе всё. Мы связаны с тобой на всю жизнь. Неужели ты не видишь этого?

— Это ты не видишь, Константин, — она с горечью качает головой. — Не видишь ничего и никого, кроме самого себя.

Константин досадливо кривит губы. Она не понимает, просто не понимает! Всё ещё продолжает цепляться за старое: привычное и понятное. Всё ещё видит в нём неразумного мальчишку, которого надо спасать. Которого она привыкла лишь жалеть, но не любить по-настоящему. Она поймёт, что ошибается. Поймёт прямо сейчас.

— Сейчас я вижу, что ты всего лишь боишься перешагнуть навязанные тебе границы. Лживые границы, не существующие на самом деле. И раз так — я перешагну их сам. И после всё будет иначе. Вот увидишь. Я докажу.

Он делает шаг навстречу, преграждая путь её метаниям. Руки скользят по её спине, талии, притягивают ближе.

— Что… что ты делаешь?

— А на что это похоже, моя милая? — он улыбается её растерянным глазам, небрежно вытягивает шейный платок, ведёт губами по открывшейся светлой коже, глубоко вдыхает: она пахнет как осенний дождь на лесной дороге. Она пахнет утренней росой в прохладной луговой траве. Она пахнет предгрозовым ветром. И совсем немного — страхом. Это так будоражит… — Ты всегда была моей, только моей. Просто не знала об этом.

— Но… Ты же не хочешь прямо вот так…

— Хочу. Очень хочу.

Руки скользят по плечам, по её восхитительным острым плечам, уверенно стаскивают дублет, распускают горловину рубашки, чтобы стянуть её с одного плеча, обнажая покрытую россыпью светлых веснушек кожу.

— Константин, я не… Нет. Пожалуйста, прекрати.

— Я слишком долго говорил себе «нет», моя дорогая.

Цепочка вдумчивых поцелуев тянется от шеи к плечу и обратно. И ещё раз. И снова: легко, почти невесомо, будто бы нарочно играя в опасную игру с собственным терпением. Эти веснушки просто созданы для того, чтобы он целовал их. Она сама создана для того, чтобы принадлежать ему.

— Остановись, Константин. Остановись.

О, как волнующе сбивается её дыхание! Поцелуи становятся жарче, прикосновения — откровеннее.

— Попроси о чём-то более выполнимом, моя милая.

Руки настойчиво скользят по её телу через одежду, очерчивают каждый изгиб, прижимают крепче — уже без осторожности, без чуткости, уверенно и жёстко пресекая попытки отстраниться. Этого мало, мало, мало! Он хочет забрать её всю. Прямо сейчас, прямо здесь.

— Отпусти меня.

— А не то — что?

Как восхитительно решимость мешается в её глазах со смятением! В иное время Константин полжизни бы отдал, лишь бы только целовать эти глаза — трепетно и нежно. Но только не сейчас. Сейчас он хочет большего. Несравнимо большего.

— Константин, прекрати это, или я тебя ударю.

— Надеюсь, не ножом в сердце?

Анна в смятении, почти в ужасе отшатывается от него. Вернее — пытается отшатнуться. Потому что его рука с силой смыкается на её плече, потому что из-под ногтей вдруг прорываются чёрные когти: впиваются, ранят, расцвечивая белую ткань рубиновыми всполохами.

Она не вскрикивает, лишь изумлённо выдыхает. Ей страшно. Она не верит, не хочет верить. Он и сам почти не верит. Зачем, зачем он это делает? Это же Анна, его драгоценная Анна, разве можно с ней так?..

И только какой-то въедливый тихий голос изнутри шепчет: можно. А ещё можно вот так. И вот так попробуй тоже — разве не этого ты хотел все эти годы?..

— Мне больно, отпусти! 

На мгновение он словно видит себя со стороны: сильным, свободным, способным на всё, чего не смел позволить себе раньше. Свободным сметь. И это восхитительно. Это опьяняет, будоражит, сводит с ума — почти так же, как запах её кожи, как вкус её крови на языке.

— Иногда боль — это единственный путь к перерождению. Можешь мне поверить, моя дорогая Анна, я-то точно знаю, о чём говорю.

Мимолётный страх в её глазах гаснет, по телу прокатывается едва ощутимая вибрация, зажигаясь на кончиках пальцев голубоватым свечением. Сможет ли её магия света навредить ему? Он этого не узнает. Потому что она ничего ему не сделает. Даже если действительно захочет.

Древесные корни рвутся из земли, подшибают ей колени, выворачивают руки назад и тут же накрепко обвиваются поперёк талии, не позволяя ни упасть, ни отшатнуться, когда он приникает к её губам — таким горячим, таким восхитительным, таким желанным. Анна вздрагивает, когда его руки принимаются нетерпеливо распускать шнуровки, и Константин усилием воли заставляет когти втянуться обратно, прежде чем скользнуть ладонями под одежду. Нет-нет-нет, он больше не хочет делать ей больно. Она ведь больше не вынудит его? Нет, нет, он хочет лишь касаться дивного бархата её кожи, лишь дарить ласку, а не ранить. Он хочет лишь объяснить прикосновениями всё то, что не смог словами. Не прекращая целовать её, он лихорадочно шарит руками по стройному гибкому телу: по напряжённым плечам, по сведённым лопаткам, несдержанно дёргает очередную шнуровку, скрывающую изумительно упругую маленькую грудь.

Она поймёт, она примет. Не сможет не принять. Он сделает её своей. Он сделает её частью себя, сделает прямо сейчас. Кинжалы, разрезанные ладони — всё это лишнее, их связь будет иной, их связь пустит корни сквозь огонь, сквозь единое дыхание, сквозь единое переплетение тел. Константин уверен: так можно. Он сам себе бог, он сам вправе решать, какими будут его ритуалы.

Его руки слишком нетерпеливы, чтобы соизмерять силу, способную ломать железо промеж пальцев. Он слишком взведён, чтобы замечать остающиеся на светлой коже тёмно-пурпурные пятна, чтобы распознать крик боли в вибрирующем на её губах глухом стоне.

Опьянение мощью, опьянение вседозволенностью хлещет через край, щекочущей остротой оседает на языке, смешиваясь со вкусом её губ.

Анна не отвечает на его поцелуй. Ничего, ничего, ничего. Значит, он просто недостаточно хорошо старается. Сейчас он попробует снова.

Он лишь на мгновение отстраняется, чтобы сделать вдох, и…

— Не смей.

Словно удар хлыста, стеганувший прямо по глазам. Как пощёчина, как ведро ледяной воды.

И снова этот шёпот: давай, давай, продави сильнее. Ты же видишь — она готова сдаться, она готова отступить. Ещё, ещё, ещё. Она всегда была «права». Всегда опекала тебя, не давая даже шанса показать собственную силу. Теперь она слабее. Теперь она покорится тебе. Бери, забирай. Ещё, ещё, ещё! Ты способен на большее.

— Не смей, Константин. Я не смогу простить такого. Ты сам себе не простишь. Не так. Только не так.

Её взгляд зазубренным клинком упирается ему в грудь, со скрежетом проворачивается в лёгких, заставляя подавиться воздухом от осознания всей кошмарности происходящего.