Полиция - Уго Борис

Чуть дальше, в коридоре, ее ждет Эрик. Он кладет руку ей на спину – кажется, он восхищен ее смелостью, тем, что она сумела продемонстрировать, на что способна.

– Идем, большего ты сегодня не добьешься.

Их снова трое. Они быстро шагают по посадочному туннелю против хода движения пассажиров, желая как можно скорее оказаться в машине. Прямо за ними следуют их коллеги из аэропорта. Эрик нервно шмыгает носом, понимая, что вряд ли сумел одурачить пограничную полицию, которая наверняка на этом не остановится.

– Уходим, пока они не передумали, – тихо командует он Аристиду и Виржини. – А то еще решат нас задержать, станут звонить в комиссариат.

И тут Виржини вдруг гордо поднимает голову, словно ей нипочем любые наказания. Она замедляет шаг, дожидается коллег из пограничной полиции, не пытается больше от них оторваться. Она самоуверенно смотрит на них. Ей почти удается их смутить – настолько уверенной в своей правоте она кажется. Она держит их на мушке одним лишь взглядом. В какой-то момент начинает казаться, что это она ведет их к машине.

30

– ТН12, говорит ТВ12, возобновляем связь. Прием.

– ТН12. Говорите.

– Передали задержанного сотрудникам ППФ. Возвращаемся на базу.

Они покидают аэропорт, выезжают на автостраду в сторону Парижа. За рулем снова сидит Аристид.

– Неплохо ты им голову задурил, этим придуркам из ППФ! – насмешливо восклицает он, желая продемонстрировать, что он признателен Эрику.

– Спасибо, – выдыхает Виржини, дополняя благодарность.

– С такими друзьями, как вы, никакие враги, блядь, не нужны, – бросает Эрик. Ему хотелось бы, чтобы его слова звучали авторитетно, но он не может скрыть удовольствие от того, что и сам поучаствовал в этой игре.

Виржини опускает стекло, чтобы ветер немного потрепал ее волосы, заставил дышать полной грудью, забился ей в рот, высушил губы. Она вымотана, как актриса после долгого спектакля. Эрик и Аристид на переднем сиденье снова ведут свои обычные разговоры. Надо продолжать играть в пас на последних тридцати метрах. «Рено Лагуна 2» – редкостное говно.

Въехав в Париж, они замолкают, удивленные тем, что здесь ничего не изменилось.

Аристид находит в зеркале заднего вида взгляд Виржини, предлагает ее подвезти.

– На мотоцикле это пять секунд. А ты как думала домой добираться? На такси? Или на ночном автобусе?

31

Аристид останавливает мотоцикл у подъезда Виржини, в Ле Ренси.

Они снимают шлемы в оранжевом свете фонарей, поворачиваются друг к другу: волосы у обоих торчат в разные стороны, как цыплячий пух.

Она не переоделась в участке, в гражданском она ощутила бы себя эмоционально беззащитной – словно полицейская форма могла оградить ее от нее же самой. Она обнимает Аристида – расстегивает его кожаную летную куртку, обвивает его руками, поднимает голову. Прикладывает палец к губам, чтобы он не сказал ни слова, не испортил этот миг неуместным высказыванием: «С Новым годом!» – или еще чем-нибудь в этом духе, – идиотничаньем, на которое он всегда способен.

Но Аристид уже давно понял, что он ей не ровня: она куда сильнее его, и зря он надеялся, что сумеет когда-нибудь в чем-нибудь ее убедить. Его уговоры ни к чему не приведут, ее ничем не проймешь, но сейчас, в конце этого безумного, прекрасного дня, ему кажется, что он любит ее, пусть немного, но любит. Это странное, новое, обезоруживающее ощущение – собственно, оно только что помогло ему обвести вокруг пальца целый наряд пограничной полиции. Его влечет к ней чувство, которого он прежде никогда не испытывал, и он понимает, что, пожалуй, влюблен в нее, да, кажется, он верно подобрал слова.

Он чувствует, что в глазах у него стоят слезы. Он тоже бесконечно устал.

Они прекрасны – заблудившаяся пара на пустынной улице в Ле Ренси, двое выживших, пристально смотрящих друг другу в глаза, чтобы не рухнуть на землю. Она наугад целует его лицо, покрывает быстрыми, жадными поцелуями его нос, щеки, губы, подбородок, а затем высвобождается, одарив на прощание улыбкой, вселив в него уверенность, достаточную для того, чтобы он без приключений добрался до дома, разворачивается и исчезает в темном подъезде.

32

Она входит в спящую квартиру, стесненная непривычным ощущением. У нее на ремне висит табельное оружие.

Света уличных фонарей хватает, чтобы понять, что здесь все осталось на своих местах: диван в гостиной, низкий столик, плоский телевизор, коробки с игрушками, все те вещи, что ждали ее здесь и теперь, в оранжевом свете фонарей, ранят ее взгляд. Ей кажется странной не депортация обреченного на смерть человека, не то, что она почти заставила двоих коллег нарушить закон, не то, что ее наглость помешала работе нескольких служб международного аэропорта, – нет, странными кажутся нелепые контуры этих предметов, разномастная мебель, полки на стенах, свисающий с потолка круглый бумажный абажур, гирлянда из лампочек в углу комнаты, игрушечный жираф, зажатый двумя диванными подушками.

Она вздрагивает при мысли о том, что своими руками чуть не вычеркнула себя из этой жизни, целиком принадлежавшей ей еще утром. Она по сто раз на дню бегает из гостиной в детскую, но теперь эти три шага вдруг кажутся ей бесконечными. Два метра ковролина за порогом отделяют ее от сына. Она входит в комнату, стараясь не наступить форменными ботинками на игрушки. Склоняется над кроваткой, свешивает через бортик руку, чтобы ощутить на кончиках пальцев дыхание Максанса. Дома так жарко, что Тома́ его не укрыл. Малыш крепко спит на своем матрасике, сжимает кулачки, словно за что-то держась. Она касается пальцем круглой щечки, чтобы убедиться в реальности его существования. Замечает в ногах кроватки игрушечный самосвал, с которым он в последнее время не расстается, зачитанную до дыр книжку с выдвигающимися картинками, рулон бумажных полотенец, которые он с восторгом разматывает: вот они, доказательства.

Она бредет на кухню, смотрит в окно, выходящее во двор, на крыши домов, понимает, что до рассвета еще далеко. Ей не верится, что завтра наступит новый день. Сейчас это кажется ей невозможным, немыслимым, невообразимым. Через пару часов нужно встать, поехать в больницу, затем вернуться домой. Вернуться в эту образцово-безликую квартиру, надеяться, что вслед за завтрашним днем наступит еще один, а за ним – еще и еще. Она хватается за ручку холодильника, чтобы не потерять равновесие, на секунду замирает, крепко сжимая ее ладонью. Легонько тянет на себя, и дверца бесшумно поддается. Она замирает в потоке холодного света, растерянно переводя взгляд с решетчатых полок на масленку, подставку для яиц. Вспоминает, что не попрощалась с Эриком. Что он сейчас делает? Он уже поел? Или так же, как она, бродит по кухне? Она закрывает дверцу. У нее нет никаких дел, она не может решить, чем заняться, страшится того, что должно вскоре произойти. Залпом выпивает полный стакан воды из-под крана, наливает еще один, но, не допив, выливает воду в раковину, смотрит, как она стекает в слив. Как будто черная дыра поглощает галактику. Виржини слышит, как за спиной шумит компрессор холодильника, как тихо булькает в трубах. До нее будто бы доносится первое рассветное пение птиц – но нет, ночь еще темна.