Полиция - Уго Борис

– Позовите командира корабля, – командует Виржини, поняв, о чем думает девушка.

Виржини удивлена неожиданной, замешанной на раздражении властностью, которая звучит в ее собственном голосе. Она поворачивается к кабине пилотов, видит светящуюся в темноте приборную доску, навигационное оборудование, центральный пульт управления, с нетерпением ждет появления командира корабля, словно она пришла выяснить с ним отношения.

Пилот выходит из кабины вслед за бортпроводницей, кивком приветствует полицейских.

– У вас на борту иностранец, которого депортируют из Франции, – объясняет Виржини. – Мой наряд доставил его сюда из Центра в Венсенском лесу. Вы ведь знаете, что он не согласен с решением о своей депортации?

Командир корабля слушает, ничего не подтверждая и не отрицая: он явно хочет понять, к чему она ведет. Виржини старается заглушить робость, которую ей внушает его элегантный двубортный пиджак, скроенный так, что плечи в нем кажутся очень широкими, его отглаженные брюки с безупречными стрелками, нагрудный знак пилота, и продолжает говорить, не сдавая позиций под властным взглядом летчика.

– Он нас изводил всю дорогу сюда. В Центре задержания его едва сумели утихомирить. Перед отъездом нам пришлось обтирать его бумажными полотенцами. Как вам сказать помягче? Он с головы до ног измазался собственными экскрементами. Это был просто ужас. Его пытаются депортировать уже во второй раз. В первый раз он выпил бутылку шампуня, и его пришлось отправить в больницу.

Она продолжает рассказывать. Чувствует, как во рту скапливается слюна, смягчающая горло и помогающая ей говорить, дающая шанс расставить все по местам согласно ее плану.

– После того что он нам сейчас устроил у Центра депортации, мы чувствуем себя хуже некуда. Вы ведь можете снять пассажира с рейса? Я переживаю за вас, я…

В наступившей за этим тишине кажется, что все они слышат, как вращаются шестеренки судьбы. Командир корабля внимательно изучает эту настырную женщину с растрепавшимися волосами: из-за несобранных, торчащих во все стороны прядей кажется, что это она сбежала от полиции. Вслед за Аристидом и Эриком он тоже вынужден против своей воли признать, что, несмотря на ее сдержанный тон, она в ярости – и в ярости она прекрасна. Стоящий рядом с ней напарник неопределенно улыбается, и оттого пилоту вдруг кажется, что это провокация. Вместе эти двое выглядят весьма забавно: вероятно, именно поэтому их история кажется правдоподобной. Такие подробности не придумаешь. Командир корабля собирается спросить, почему предупредить экипаж прислали их, а не пограничников, но затем передумывает: это бы ничего не изменило, у него на борту в любом случае оказался дебошир. Он раздосадованно вздыхает.

– Ну почему все опять валится на нас? – спрашивает он у бортпроводницы, призывая ее в свидетели, в сообщники.

У него уже не в первый раз возникают проблемы с депортируемыми.

– Вечно нам подсовывают какое-то отребье, – ворчит он.

Он очаровательно сердится, подхватив тон Виржини. Но, конечно, ему никого не удастся обмануть. Он может браниться, сквернословить, может разразиться самыми жуткими ругательствами, однако ничто не нарушит элегантности его образа. Он признателен полицейским за то, что те его предупредили.

– Идите за мной, – доверительно приглашает он.

Они протискиваются мимо стоящих в проходе пассажиров, матерей семейств, старательно укладывающих на полки под потолком ручную кладь, бизнесменов, которые никак не могут усесться и все обустраивают свое место перед полетом, парочек всех возрастов, отпускников-пенсионеров. Командир корабля идет в самый конец самолета. Асомидин Тохиров и его конвоиры сидят в последнем ряду салона экономического класса. Таджик, словно маленький ребенок, усажен между сопровождающими, его руки до сих пор прикреплены липучками к телу. При виде полицейских он подпрыгивает в немом изумлении. Конвоиры ошеломленно глядят на Виржини и Аристида. Они зашли в самолет первыми, до того, как на борт стали пускать пассажиров. Диспетчер из Национальной службы сопровождения уехал, конвой тоже вернулся на базу. И вот теперь, когда они спокойно ждут взлета, за ними вдруг пришли.

– Господа, мне сообщили, что ваш пассажир испытывает определенные трудности, – начинает командир корабля.

– Трудности?

– Мне сказали, что он выступает против собственной депортации.

– Нет, он спокоен, сами посмотрите, – удивленно отвечает конвоир покрупнее, не понимая, почему ему приходится обсуждать эту тему с пилотом за пару минут до вылета.

– Вы утверждаете, что никаких происшествий не было? Я вижу, что этот господин связан.

– Он вел себя агрессивно при отъезде конвоя, но такое часто бывает. Сейчас все в порядке, он спокоен.

– Вы не сняли с него липучку, – замечает Виржини.

– Если мы ее используем, то уже не имеем права снимать ее до самого прибытия, таков протокол. А вы вообще куда лезете? Вы кто такие? Поверить не могу.

На лице Асомидина Тохирова, торчащем на одном уровне с лицами конвоиров, написано то же изумление. Он снова успел сдаться, снова проделал все тот же трудный путь: сопротивление на взлетном поле с последующим применением силы лишило его всякой надежды. Как только дверцы фургона закрылись, он успокоился. Теперь он сидит, словно плотно запеленутый младенец, он решил во всем положиться на своих конвоиров, и он нервничает, потому что сейчас впервые полетит на самолете. Появление Виржини и Аристида окончательно сбило его с толку.

– Мы опасаемся за безопасность полета, – настаивает на своем Виржини.

– Безопасность полета обеспечиваем мы, – чеканит второй конвоир, тот, что потоньше. – Он не представляет никакой опасности, взгляните на него! Честное слово, я не понимаю, в чем дело.

– Ладно, но вы даже представить себе не можете, что он нам устроил по дороге в аэропорт, – с таинственным видом парирует Виржини, стараясь укрепить сомнения, одолевающие пилота. – Он на такое способен!.. Мы вас просто предупреждаем.

– Да вывозите его, если хотите, – с вызовом сообщает Аристид.

– Еще раз говорю, мы делаем это ради вас, – повторяет она, надеясь, что ее деланое безразличие заставит командира корабля ее поддержать.

Но она уже понимает, что ее голос звучит неубедительно, что блеф слишком очевиден. У нее не хватило ресурсов. Нужно было сразу вывалить на них новые подробности, рассказать им, на какие еще подвиги способен этот таджик, говорить и говорить, заставить их сомневаться, давить на них, отметать все возражения, запугивать. Однако она не сумела вовремя продолжить, и командир корабля уже принял решение.

– Дело не в этом… – смущенно выдыхает он.

Он прекрасно видит, что депортируемый не выглядит так опасно, как могло показаться со слов полицейских, и что теперь, будучи плотно связанным, он вряд ли сумеет что-то выкинуть. Командир корабля оглядывается. Пассажиры с трудом сдерживают любопытство, однако не демонстрируют никакой солидарности с задержанным, как это иногда случается. Если бы пассажиры шумели, если бы кто-то встал на сторону пленника, пилот вполне законно мог бы поставить под вопрос его присутствие на борту. Он тихо объясняет все это Виржини, подробно перечисляет предписанные протоколом действия, желая скрыть собственное смущение: