Обратная сторона радуги - Мария Евдаева

– Нет. Это исключительно акт доброй воли. Я все равно вышел прогуляться. И знаю одну дивную пиццерию.

Свершилось! Очень скоро и в Венгрии совсем не будет больше евреев. Замечу, что с еврейским вопросом мы здесь долго топтались на месте. Я, признаться, все это время тяготился унылой работой венгерского Фольксбунда. Я, конечно, понимал, что все, что я делаю, это на благо Рейха, и я не должен выражать недовольство, мне и так несказанно повезло, но эгоизм брал верх – хотелось однажды почувствовать себя героем, поэтому я обрадовался еще и возможности зарекомендовать себя. Адмирал Хорти, надо признать, неплохой управленец, но, в силу неарийского происхождения, немного мягкотелый, к тому же этот мерзкий Каллаи имеет на него сильное влияние, можно подумать, евреи дороги им не меньше венгров. Да и этот шведский прохвост Валленберг безмерно отравлял нам жизнь. Но, как я и сказал – свершилось! Венгрия, в конце концов, уступила фюреру, и в ближайшее время нам предстоит сопровождать последние, надеюсь, эшелоны с заключенными в Польшу.

«Несчастный человек»… «Заложник режима»… Сколько это еще будет продолжаться?!

Дорогой дневник! Со мной случилось нечто неприятное и даже недопустимое. Меня, можно сказать, преследует навязчивое состояние. Я постоянно думаю об одной девушке из тех заключенных, которых депортировали из Венгрии. Она всего лишь окинула меня взглядом, но взглядом, полным такого презрения, что мне стало не по себе. И неожиданно я захотел встретиться еще раз с ней глазами, вдруг в этот раз она будет снисходительнее? Я надеялся увидеть отчаяние и страх, я мечтал почувствовать себя отмщенным, но все получилось иначе – я жду от еврейки снисходительности! С ума можно сойти…

Я зачем-то узнал её имя, её зовут Агнеш Боннер. Как-то это слишком просто для неё, её должны звать, как минимум, Мария-Антуанетта. Интересно, она даже на костре будет гореть с таким невозмутимым видом?

Однажды к нам прибыли девушки из женской секции гитлерюгенда. Они должны были помогать армии, чтобы получить возможность продолжить учебу. Конечно, сразу начались бурные романы. Командование все замешкало, но делало вид, что не видит и не слышит. Меня это даже удивляло, но сейчас мне кажется, их визит был спланирован именно с этой целью. Чтобы поддержать боевой дух армии. Девушки носили униформу, и все казались какими-то одинаковыми. Сейчас я даже не могу вспомнить в деталях лица ни одной из них, хотя, помню, даже с кем-то из них пытался флиртовать. Зато лицо Агнеш постоянно стоит у меня в перед глазами.

Я очень надеялся, что это пройдет, как только я вернусь в Будапешт, но лагерь должен был усилить охрану, и мы остались. Еще совсем недавно я радовался бы такой возможности, но сейчас все изменилось. Я хочу находиться как можно дальше от этой девушки.

Хорошо, что Ганс тоже здесь. Я не выдержал и все ему рассказал. Ганс сказал, что такое бывает.

– Заполучи её в качестве feldhure, если так запал, – добавил он, – сразу станет легче.

Что-то не так. Этот человек – мой враг. Враг моей семьи и моего народа, и даже разговоры о том, что несколько самых высокопоставленных партийных бонз в Германии ввели народ в заблуждение, его не оправдывают. Почему я сейчас сочувствую ему?

Агнеш, как выяснилось, имеет медицинское образование, которое вполне могло бы достаться какому-нибудь венгру или немцу, но что теперь с этим поделать. Даже в Германии когда-то творилось такое же безобразие – самые авторитетные учебные заведения были переполнены евреями. Но я сейчас не об этом. Агнеш работает здесь в больнице, конечно, контролирует работу больницы врач из СС.

Я давно знал, что ради торжества немецкой науки лучшие врачи Германии проводят здесь экспериментальные операции. Для этого из заключенных выбирают наиболее подходящий материал. Совсем недавно я бы все отдал за возможность пусть даже пассивного присутствия при этом.

Это пигалица… Марта! Почему я не попросила Арика разыскать её? Ведь это не составило бы труда, если она все еще живет в Москве, границы давно открыты. И даже если куда-нибудь уехала, все равно, стоит попытаться.

С физической точки зрения она безупречна! Её привлекательность омрачает только одно-у неё по-прежнему такой же леденящий взгляд. Я уже отчаялся когда-либо увидеть её улыбку. Я мог бы её только нарисовать.

Мне очень жаль, что в своё время мне не хватило прилежания как следует отточить мастерство. Мой педагог живописи, бесспорно, был гением. Почему-то я сейчас вспомнил этого интеллигентного пожилого еврея, он всегда был очень добр ко мне… Как же я мог о нем не подумать? Мне совсем не хотелось бы, чтобы такие ребята, как Ганс причинили ему боль. Вряд ли этот человек участвовал в каком-то заговоре против немцев. Может, он был таким, как Христос? Ведь этнически Христос был евреем. И его апостолы тоже. И Агнеш такая же. А может среди них таких много? Тогда зачем все это?

Уснуть мне сегодня не удалось, те ребята из «Белой розы» не уходили у меня из головы. Казнили их как-то показательно жестоко, как будто в назидание остальным. Мне в какой-то момент даже подумалось, что на них не разгневались. Их испугались!

Ганс куда-то ушел, а я сел, задумался и неожиданно задремал, бессонные ночи все-таки дали о себе знать.

Никогда не верил в мистические глупости, но только что увидел во сне отца, таким, как его запомнил. Он очень любил подолгу молча сидеть у окна.

– Густав, – позвала его мама.

– Извини, дорогая, я задумался.

Он часто так «задумывался», а я вот посчитал это зазорным, и в этом, должно быть, моя главная ошибка. Я был уверен, что доктор Геббельс обо всем уже подумал и освободил меня от этой необходимости. Я безоговорочно ему поверил, когда он говорил о том, что немцев вводили в заблуждение и разлагали морально хитрые евреи. Я почувствовал себя одураченным, я был охвачен яростью и готов был мстить, но мстить оказалось некому.

Знаешь, дневник, что сотворил Ганс, как только мы прибыли в Польшу? Напился, как свинья, вместе с охранниками. Выглядел он отвратительно. А потом еще и гордился, «Знай наших!» Ганс откровенно глуп, но зато он умеет играть добропорядочного человека. Именно играет, а не является таковым. Такие люди не ходят стаями, они оказываются одиночками. Это отнюдь не фюрер и не доктор Геббельс, это мой отец, память о котором я, кажется, растоптал окончательно. И те ребята из «Белой Розы», и тот парень из Стокгольма, которого я ненавидел. Все они что-то понимали. Что-то такое, что я вовремя не разглядел, а Гансу так и вовсе безразлично. И они были признаны врагами, а такие, как Ганс, всегда на коне. Мне стыдно, что это мой друг! Но, может быть, мне и повезло, мне все-таки удалось копнуть глубже, и, поняв это, я почувствовал себя почти счастливым.