Весна - Павел Пепперштейн

Второе, что мучило амбициозного юмориста: слава его хоть и была абсолютной, но ограничивалась пределами Болгарии. Иностранцы не смеялись на его выступлениях, а всего лишь вежливо улыбались. Его не приглашали иностранные театры, он не снимался в иностранных фильмах. Все это порой приводило его в отчаянье.

Иногда ему казалось, что он задыхается в Болгарии, как король страны, которую подвергли блокаде.

Но, как всегда в болгарской истории, на помощь пришла Россия. Как некогда белый генерал Скобелев ворвался в Болгарию на белом коне, так вдруг появился в жизни Стойчева один российский режиссер.

Они познакомились на одном из кинофестивалей в Болгарии, выпивали вместе, вроде бы подружились.

Россиянин просмотрел несколько стойчевских комедийных фильмов, просмотрел записи театральных выступлений и телепередач — Стойчев сам показал ему, но пожалел об этом: россиянин смотрел внимательно, но ни разу не засмеялся. Ни одной усмешки не блеснуло на русском лице. Новый Болгарский Юмор по-прежнему оставался недоступным для иностранцев, даже для русских, от которых болгары (во всяком случае, когда-то) привыкли ожидать помощи и спасения.

После просмотра русский холодно попрощался и ушел. Но на следующее утро Стойчев встретил этого русского в ресторане. Тот выглядел так, как будто провел ночь в гигантской оргии, хотя на деле оргия ему выпала, надо полагать, скромная и рутинная. Россиянин сел за столик Стойчева. Его северное оплывшее лицо казалось значительным.

— Я снял несколько комедий, — сказал он. — Но лишь потому, что мне нужны были деньги. Вообще-то я не только болгарского, но и никакого другого юмора не понимаю. Может быть, перевод плохой, но — скажу вам честно — ваши шутки показались мне идиотскими. Надеюсь, вы не обижаетесь на мою российскую прямоту? Тем не менее, родной мой, ты знаешь кто? — неожиданно лицо русского засияло, как коварное, но светозарное солнце (это сияние заставило его перейти на «ты»). — Ты, блядь, великий актер! — русский опрокинул в себя стопочку (у себя дома, в Москве, этот человек не прикасался к спиртному, но за границей старался поддерживать русский шаблон). — И ни хуя не комический! Ты — великий трагический актер! — русский торжествующе посмотрел на Стойчева. После этого он предложил Стойчеву сыграть в довольно масштабном фильме про русскую мафию — нечто вроде «Крестного отца», но на русском материале. Фильм затевался дорогой, очень кровавый и жестокий, сниматься он должен был во всех уголках мира, но никакого юмора в этом фильме не намечалось. Какой уж там юмор! Фильм планировался как зашкаливающе жестокий боевик, который количеством кровавых сцен должен был затмить не только старинного «Крестного отца», но даже «Техасскую резню бензопилой».

Действие фильма разворачивалось в девяностые годы XX века, и базировался он на реальных событиях из жизни российской криминальной среды того времени. Стойчеву предложили одну из главных ролей — роль суперкиллера.

Бориса Стойчева это предложение застало врасплох. Он посвятил свою жизнь революции в мире юмора, его ничего больше не интересовало, а тут вдруг роль бандита без единой шутки, без единого комического гэга.

И все же он согласился. Вскоре приступили к съемкам, и Стойчев работал с яростным рвением, как он вообще имел обыкновение работать. На съемках этого фильма он вдруг стал испытывать растущее счастье. Какой-то медленный рассвет забрезжил в его темной и страстной душе.

Впервые за много лет у него не было необходимости шутить. Он вдруг понял, как сильно устал от чужого смеха, постоянно звучащего в его мозгу.

Русский режиссер предложил ему роль убийцы и, тем самым, разгадал его тайну, которую великий комик хранил под спудом всю свою жизнь. Борис Стойчев действительно был убийцей. Однажды он убил человека, и об этом знал только он один.

Это случилось, когда Борису шел тринадцатый год. На лето родители отправили его в деревню, в гористую местность, и там, в этой деревне, Стойчев возненавидел одну старую крестьянку. Точнее, вначале он (как повелевали ему возраст, жаркое лето и страстный его характер) влюбился. Объектом любви была девочка, ровесница Бориса, она приехала в деревню из Софии провести каникулы в доме своей бабушки — вот эта вот зловещая бабушка и встала черной злорадной стеной на пути этой любви! Старуха была родом из Габрово и все в ней было Борису ненавистно: ее черная одежда (старуха соблюдала вечный траур по каким-то умершим родственникам), ее язвительные насмешки, ее оскаленный меднозубый рот, сочетание фанатичной религиозности (Борис в те годы был пионером и презирал религию) с габровским холодно-народным юморком. Она называла Бориса «дохлым чучелом», но нежная красота ее внучки, как магнитом, притягивала Бориса к дому старухи. В этом доме жило еще несколько старух (кто они, Борис не понимал), и все они начинали визгливо хохотать при виде Бориса. Не в силах более выносить этот гнусный смех, издевающийся над ним и его влюбленностью, Борис стал подкрадываться к этому гнилому и нарядному дому украдкой: фасадные оконца украшены были цветами и траурными лентами, но задворки беспечно полнились лазейками.

В одной из полураспавшихся пристроек сделан был душ, и в этом душе Борис и его возлюбленная назначили друг другу тайное свидание. В ранний утренний час она ждала его там под теплыми струями воды, но стоило их губам сомкнуться, как омерзительный хохот старухи раздался над их головами. Черные сильные пальцы вцепились в мокрые волосы Бориса, старуха выволокла его из душа, а за ее спиной уже хохотала целая орава старух. Зачем-то они приседали, выпускали газы и трясли своими черными передниками. Эта сцена унижения: хохочущие и пердящие старухи, сверкающие в хохоте своими медными зубами — это застыло в его душе навсегда.

Все произошло случайно. Он шел узкой тропинкой по склону горы, блуждая без цели, внизу петляла пустынная дорога, на которой торчал ржавый щит на столбе, предупреждающий от опасности оползней. Стояла страшная жара, солнце жгло непокрытую голову, и подросток надеялся, что внезапный солнечный удар опрокинет его в пропасть. Внезапно он увидел внизу на дороге быстро ковыляющую фигурку — он узнал ненавистную бабу, которая возвращалась из дальней церкви. Злобно влюбленная в Бога черная щепка… Он толкнул ногой камень — камень покатился по склону, увлек за собой еще несколько камней, и каменный дождь обрушился на дорогу. Подросток хотел скорее напугать, но один из камней убил ее. Он видел, как падал камень-убийца, наблюдал его полет сквозь знойный, трепещущий воздух. Никто не заподозрил его: в тех местах часто случались оползни, и люди не впервые гибли на той дороге.

…НИКТО НЕ ЗАПОДОЗРИЛ ЕГО: В ТЕХ МЕСТАХ ЧАСТО СЛУЧАЛИСЬ ОПОЛЗНИ, И ЛЮДИ НЕ ВПЕРВЫЕ ГИБЛИ НА ТОЙ ДОРОГЕ…

Впоследствии он пытался испытывать муки совести, но ничего у него не вышло: думая, что убил старуху, он начинал хохотать, он впервые смеялся от души — так на той горной тропе он столкнулся с юмором, не похожим на габровский: с потаенным и страшным юмором самой жизни.

Тогда-то он и полюбил Россию. Впрочем, все болгары любят Россию. Стойчев же любил ее за русскую литературу, которая всегда практиковала убийства старух, именно того типа, что волновал Стойчева: язвительно-сухих, властно-любознательных и злобных — от «Пиковой дамы» Пушкина до процентщицы Достоевского и старух Хармса.[1]Стойчев даже отснял уморительный скетч для болгарского телевидения, в котором слил воедино Хармса и Достоевского (скетч назывался «Дхармсоевский»). В этом скетче Раскольников сделался серийным убийцей и раскалывал своим топором целые полчища старух, а затем выбрасывал их одну за другой из окон. С помощью простенькой компьютерной анимации все старухи оказывались внутри деревянными, как поленья, а Раскольников трудился, словно дровосек.