Весна - Павел Пепперштейн

— БАНДИТ ИЗ РОССИИ, — словно было написано на этом человеке огромными, карикатурными буквами.

Незнакомец прошел через узкий и длинный зал кафе, держа в руках свою чашечку кофе, присел за мраморный столик в углу. Теперь он был со всех сторон окружен зеркалами, как на старинных фотографиях, где лицо среди зеркал предстает в окружении своих отражений. Он закурил. Сквозь зеркала к нему тянулись взгляды посетителей кафе. Все видели, как вился синий дымок, как тусклый огонек подбирался к фильтру… и вот уже окурок был втоптан в черную граненую пепельницу. Лишь после этого незнакомец сделал глоток кофе — напиток успел подостыть и человек глотнул крупно, не по-кофейному — и тут же вскочил, схватив себя за горло. Лицо сделалось сизым, глаза глянули, как стеклянные пуговицы, затем в них вспыхнул гнев, сверкнула ярость, но тут же глаза устало закрылись, человек покачнулся и будто вещь упал на пол.

Старики ветхо привстали, засуетились, затем осторожно подошли — незнакомец был мертв.

…ЧЕЛОВЕК ГЛОТНУЛ КРУПНО, НЕ ПО-КОФЕЙНОМУ — И ТУТ ЖЕ ВСКОЧИЛ, СХВАТИВ СЕБЯ ЗА ГОРЛО…

Все обменивались смятенными взглядами, посматривали на недопитую чашку кофе — яд? Или сердечный приступ? Конечно, такого человека не странно, если отравили, но произошло это здесь, в их «Тропической аптеке», где все знали всех, как казалось, чуть ли не тысячу лет. И кто мог подсыпать ему яд в кофе? Чисто физически это мог совершить бармен Луи — бывший боксер и (если верить его собственным намекам) выдающийся соблазнитель женщин, но все знали его скорее как существо сколь глупое, столь и доброе, а в силу того, что доброта в этом заведении сама по себе почиталась глупостью, следовательно, Луи считали полным идиотом. Невозможно поверить, что он отравил бандита из России. И все же на него смотрели с недоверием — а он уже звонил в полицию.

Кто-то глянул даже в окна, на деревья — не угнездились ли в листве представители русской или какой-нибудь другой мафии, какой-нибудь загадочный снайпер, выстреливший из бесшумного ружья тончайшей отравленной иглой. Но там не было снайпера.

В общем, старики бесплодно и бессмысленно суетились вокруг убитого, и только одна старая дама сидела совершенно неподвижно. И хотя сидела она ближе всего к столику скончавшегося, на соседнем диванчике, но краткая агония этого отталкивающего человека не заставила ее пошевелиться, она даже не взглянула на труп, а смотрела, не отрываясь в окна, в синее небо над крышами.

Это отсутствие реакции заставило остальных, в конце концов, подозрительно покоситься и на нее, но все здесь слишком хорошо знали мадам Кору, чтобы допустить мысль, что она каким-то образом причастна к случившемуся.

Между тем, умерший в этом кафе человек вовсе не был русским бандитом. Он не был русским и не был бандитом. И никто не убивал его: не отравил, не выстрелил в него отравленной иглой. Человек умер от сердечного удара, и человек этот был настолько замечателен, что кафе «Тропическая аптека» вполне могло бы украсить себя мемориальной табличкой: «Здесь умер Борис Стойчев, великий болгарский комик, создатель Нового Болгарского Юмора».

Борис Стойчев родился в Габрово, в городе, считающимся столицей болгарского юмора. Этот человек с детства считался мрачным и неприятным, всем (в том числе самому себе) он внушал антипатию, и дети в школе, где он учился, реагировали на него с тем же отвращением, что и посетители «Тропической аптеки». Кто бы мог подумать в те времена, что этот человек, в котором все отчего-то подозревали самые омерзительные свойства, заставит вскоре всю страну захлебываться от счастливого смеха? Но в детстве и в ранней юности Борис Стойчев не шутил, воздерживаясь от шуток просто потому, что считал свое существование самой гнусной шуткой, когда-либо рожденной в Габрово. Он ненавидел Габрово и габровский юмор всей душой и потому поклялся, что создаст юмор, совершенно непохожий на габровский, юмор в корне иной, даже не просто другой, но совершенно несовместимый с габровским. Он мечтал о том, что новый юмор, созданный им, сметет Габрово с лица земли и заставит Болгарию навсегда позабыть шутки, которыми Габрово, словно заразой, пропитало эту солнечную мрачную страну.

Болгары — народ действительно не лишенный мрачности. Возможно, в древности они принесли с собой эту мрачность с берегов Волги, мрачность помогла им почувствовать себя на Балканах как дома, она сделалась чем-то вроде боевого значка, которым щеголял этот народ-наемник, приглашенный изысканной Византией для защиты своих границ.

Постепенно эта военная мрачность сделалась мрачностью крестьянской, она насытилась аграрным космизмом и упорством земледельцев, постоянно и покорно размышляющих о смерти, но окончательный свой вкус эта мрачность приобрела благодаря жестокостям турецкого владычества — турки подарили болгарам то, что они умели дарить: глубинный надлом, глубинную слабость, негасимый черный цвет поражения, женское ощущение изнасилованности. От этого изнасилования (как полагал Борис Стойчев) и родился веселый малыш — габровский юмор.

Впрочем, Стойчев считал этот юмор совершенно лишенным веселья, никакое тайное знание не освещало габровских шуток, этот юмор был лишен и злорадства и всепрощения и чувства секретного превосходства, то есть чувств, которые украшают юмор других униженных и оскорбленных народов — например, чехов или европейских евреев. Стойчев так лелеял в себе свою нелюбовь к Габрово, что не видел в габровском юморе даже очевидных достоинств, ему присущих — невозмутимости, прочности, южной витальности. Все это казалось ему отравленным. Но Стойчев оставался уроженцем и обитателем Болгарии, частью своего народа, и он не располагал для создания своего «Нового Болгарского Юмора» никакими другими материалами кроме этих отравленных субстанций. Ему пришлось подвергнуть эти субстанции «алхимической трансформации», чтобы очистить их состав.

Борис Стойчев сделал то, что хотел — он оказался гением смеха, он создал Новый Болгарский Юмор. Он работал на этом поприще страстно и без устали. Постоянно выступал на сцене во всех театрах страны с бесконечными скетчами, каждый из которых взрывал переполненные залы хохотом. Билеты на его выступления стоили на вес золота, люди охотились за ними, как за ангелами. Он снимал комические фильмы, вел юмористическую программу на болгарском телевидении, рисовал карикатуры. Вскоре он стал самым популярным человеком в своей стране, стал болгарской «звездой номер один» — все в Болгарии знали его, обожали его, гордились им и покатывались от смеха при одном лишь упоминании его имени. Итак, он одержал победу над Габрово и покорил Болгарию. Но были в его сверкающей победе темные пятна, которые возрождали скорбь в его и без того скорбной душе (меланхолия — болезнь многих профессиональных юмористов).

Во-первых, Новый Болгарский Юмор (НБЮ), созданный гением Стойчева, оставался его личным достоянием — никто не решался вслед за ним шутить в этом духе, более того, если другие актеры или скетчисты повторяли эти шутки на публике, не упомянув при этом, что это «шутка Стойчева», то эти шутки не вызывали смеха. Магический эффект «Нового Болгарского Юмора» вырастал из магических свойств самого Стойчева. Этот эффект был оборотной стороной того загадочного отталкивающего впечатления, которое Стойчев неизменно производил на тех, кто еще не слышал его шуток. Поэтому Стойчев мучился, понимая, что стоит ему умереть, и великолепное цветущее дерево Нового Болгарского Юмора покажется всем просто сухой палкой, воткнутой в землю. Он не знал, как решить эту проблему, как освободить Новый Болгарский Юмор от самого себя.