Иерихон - Басти Родригез-Иньюригарро

— Вы же пробьёте досрочный поход к портному? Нам полагается три смены одежды, а после сегодняшнего лично я остался с двумя.

— Так ради обновления гардероба всё и затевалось.

— Я знал, — посмеиваясь, Фестус курсировал от ведра к стене, оставляя на бетоне неровные линии.

Компания с любопытством наблюдала за ним, Кампари закрыл лицо руками — ему неудержимо хотелось плакать. Когда на стене обозначилось «что янтарь», идея Фестуса дошла до остальных.

— Долго я один буду мучиться? — возмутился молодой человек.

Они с улюлюканьем носились по залам и вокруг фабрики. Напротив карьера появилась надпись: «Всё в порядке, всё в норме, и не счастлив никто», а стена, обращённая к станции, украсилась требованием: «Шторма!».

Дик не отставала:

— Видишь? Мангусту пора приниматься за дело.

— Я не мангуст, — произнёс Кампари тихо и отчётливо.

Дик хватило секунды, чтобы обработать информацию.

— Тогда не дай себя сожрать. Посмотри, они же счастливы.

— Ночь, алкоголь, детские игры в сопротивление. Это иллюзия свободы. Иллюзия счастья.

— Вечно ты загоняешься на мелочах. Иллюзия, реальность — какая разница? Синтетический кофе ты литрами хлещешь. Морщишься, демонстрируешь, что помнишь о подмене, но пьёшь. Почему ты так на меня смотришь?

— Кто-то уже говорил мне, что я вечно загоняюсь на мелочах.

Крошечные языки пламени долизывали прогоревшие дрова. В попытке вернуть костру прежний масштаб, его чудом не потушили окончательно, но обошлось. Остатки снеди поглощали в молчании, усталость брала своё. Феликс всхрапнул, неожиданно компактно свернувшись под плащом. В поисках тепла Виктор прижался к нему — спина к спине — и тоже затих.

— Надеюсь, доктор Сифей быстро вылечит простуженных, — шепнул Кампари, подбрасывая ветку в огонь. — Борьба с режимом позорно проиграна.

Ответом ему было дружное сопение. Дик сидела рядом, обнимая колени.

— Жутковато, — выдохнула она. — Были в шумной компании и раз — оказались среди спящих. Но здесь другая жуть, не та же, что в квартире. Другое одиночество.

Она откинулась на спину.

— К дневному небу привыкаешь, видишь в нём плоскость, крышу. А сейчас не отвертишься: там расстояния, по сравнению с которыми я занимаю так мало места. Знаешь, меня успокаивает, что между мной и небом — граница. Стыдно. Слушай, а вдруг барьер — не купол, а загон?

— Удачное слово, но, если верить моему опыту и архивам, это шар. На заре Агломерации умные люди взялись рыть подкоп, но на любой глубине их попытки терпели крах, а на высоте нескольких километров воздушные судна меняли курс, поэтому авиация зачахла, а территорию аэродрома занял Медицинский Совет. Мне вот что не даёт покоя: осадки сюда попадают, хотя лишь малая часть облаков формируется ниже барьера. Детей предупреждают: «Не ешьте снег, не пейте дождевые капли, отравитесь забарьерным ядом». Кстати, я ел, и ничего. В конце концов, барьер отделяет нас от солнца, но сюда проникает свет. Получается, граница непроницаема только изнутри? Тогда печальные новости: либо забарьерных государств не существует, либо им на нас плевать.

— У меня голова взрывается, — интонация Дик изменилась. — Извожу тебя, толкаю под локоть, убеждаю себя — я не менее отчаянная, чем твои ребята. Но мне страшно. Раньше у меня ничего своего не было. Теперь я жить не могу без них, — она приподнялась и кивнула на спящий отряд, — и без тебя. Ты мне говорил, что лидер сопротивления из тебя хреновый. Может, оно и так, но провокатор вышел отменный. Я меняюсь каждый день и хочу продолжать в том же духе, а нас в любой момент могут упечь к медикам или сразу на нижние ярусы к контролёрам.

Поток слов прервался всхлипом.

— Да ладно, нас пока не за что, — Кампари выдавил улыбку.

— Молчал бы, — Дик вытирала лицо рукавом плаща, стесняясь слёз и не в силах прекратить. — Изображаешь, что весь такой скрытный, осторожный, а на деле… Если бы меня к тебе подослали? Ты мне сразу доверился, придурок. Сколько раз ты при мне строчил в свой блокнот? У меня всё похолодело внутри, когда дошло, что к чему.

— На фоне прочего блокнот — мелочь, — утешил её Кампари.

— Вот! Ты считаешь, что разговоры о перевороте — это по-взрослому, а блокнот, подтверждающий, что ты предаёшься непродуктивным и вредным занятиям — не повод для преследования! Это и есть «ошибка мышления», из-за которой твой драгоценный Пау торчит в психиатрическом отделе!

Дик вскочила, молотя командора кулаками.

— Решила меня прикончить? — ржал он, уворачиваясь. — Чтоб не бояться?

Кто-то из спящих забормотал во сне. Дик и Кампари замерли. Встретились беспокойными взглядами, будто пойманные на месте преступления. Сшиблись, сгребая горстями ткань, кожу и волосы.

Одежда так и осталась на плечах — их толкнуло в спины не сладострастие, а мучительная жажда заглушить усталость.

На колючем от песка одеяле, между карьером и брошенной фабрикой, Кампари единственный раз в жизни был с девушкой, которую весь Центр считал его любовницей. Их тела были неудобны, не созданы друг для друга: рёбра как тёрка, обтянутые кожей подвздошные кости. Рваный ритм обещал прибавить синяки к следам зубов и царапинам. Кампари не смотрел в глаза Дик: он уткнулся лицом в её растрепавшиеся волосы. Она всхлипывала ему в ухо.

— Послушай.

Дик первой подала голос после того, как Кампари откатился на спину и уставился в темноту. Он внимательно молчал, ожидая продолжения.

— Ты ведь не умрёшь, если меня вдруг не станет. У тебя останется невыигранная война — не с миром, так с самим собой, и многое другое. Я не знаю и половины того, что творится у тебя в голове.

— К чему ты клонишь?

— Расслабься. Раньше меня это бесило, теперь думаю, всё правильно. Но, кажется, я хочу быть чьим-то миром. Знать, что кто-то умрёт без меня.

— Весьма эгоистичное стремление к «болезненной фиксации» и «психической деформации».

— Не слышу осуждения в голосе. Скажи, мы же не будем унижать друг друга встречами по утрам?

Кампари повернул голову, чтобы посмотреть на Дик, взял её за руку:

— Не будем.

В октябре часть пациентов Психиатрического отдела вернулась к обычной жизни. Пау среди них не было: его номер исчез из базы удалённых бесследно.

С первыми «освобождёнными» Кампари встречался сам, к остальным посылал Фестуса. Их опыт не давал пищи воображению: таблетки, суспензии, умиротворяющие беседы, в некоторых случаях — физические упражнения. Даже такой параноик, как Кампари, вынужден был признать: бодрые, готовые к ежедневному труду граждане не казались блаженными идиотами — по крайней мере, не более, чем обычно.

— Может, и нам пора сдаваться медикам? — криво ухмылялся командор, сжимая ладонями гудящую голову.