Ленин. Человек, который изменил всё - Вячеслав Никонов

Документ не датирован, но определить его хронологию несложно. Из слов Троцкого и Сольца следует, что обсуждение шло где-то в одно время с рассмотрением диктовок «О кооперации» и «О нашей революции» (в ней шла речь о Суханове), которые Крупская принесла в мае 1923 года. А Зиновьев упоминает, что «Письмо» передано до статьи о Госплане, а это самый конец мая – начало июня. Таким образом, процитированное обсуждение состоялось где-то в это время. А Крупская принесла «Письмо» лично Зиновьеву, не обозначив при этом четко выраженной воли Ленина в отношении этого документа.

Однако из процитированного обсуждения, а также последующих событий и переписки ясно, что тогда на руках у членов ПБ были только «характеристики». Но не диктовка от 4 января с предложением убрать Сталина с поста Генсека. Она начинала путь в историю как самостоятельный документ, который первоначально называли «Письмом Ильича о секретаре». В отношении времени и обстоятельств его явления в высший партийный свет ясности совсем мало. Точно известно, что с «Письмом о секретаре» раньше других были ознакомлены Зиновьев, Каменев и Бухарин – еще до отъезда Зиновьева и Бухарина в отпуск летом 1923 года. То есть, скорее всего, Крупская передала «Письмо о секретаре» Зиновьеву одновременно с «характеристиками», но тот до поры не счел нужным им воспользоваться (если, конечно, само письмо не родилось только летом 1923 года).

Из Кисловодска, где отдыхали, Зиновьев и Бухарин в конце июля 1923 года передадут – через Орджоникидзе – предложение создать Секретариат из Зиновьева, Троцкого и Сталина, намекнув и на существование ленинского письма, где предлагалось снять Сталина с поста Генсека. То есть, какое-то время «письмо Ильича о секретаре» было секретом именно от Сталина. Тот в ответном письме 7 августа 1923 года недоумевал: «Для чего понадобились ссылки на неизвестное мне письмо Ильича о секретаре, – разве не имеется доказательств тому, что я не дорожу местом и, поэтому, не боюсь писем?» Бухарин и Зиновьев подтверждали в послании Сталину 10 августа (оно, судя по всему, не было отправлено): «Да, существует письмо ВИ, в котором он советует (XII съезду) не выбирать Вас секретарем. Мы (Бухарин, Каменев и я) решили пока Вам о нем не говорить. По понятной причине: Вы и так воспринимали разногласия с В.И. слишком субъективно, и мы не хотели Вас нервировать»2631.

И, конечно, загадкой остается адресат «Письма» якобы к съезду. Какой смысл знакомить его делегатов с убийственными характеристиками высшего руководства? Какой смысл рекомендовать делегатам съезда «обдумать способ», как убрать Сталина с Генсеков, когда этот способ прописан в Уставе партии, а избрание секретарей относится к компетенции пленума ЦК, а вовсе не съезда? У меня есть предположения.

Вернемся, однако, пока вновь в конец 1922 года, и восстановим хронологическую последовательность работы Ленина над «Завещанием», прерванную ради хитового «Письма к съезду».

Ленин продолжал диктовать. 27–29 декабря то, что обзовут статьей «О придании законодательных функций Госплану». В ней он вдруг решил поддержать, хоть и частично, неоднократно им ранее отвергавшуюся идею Троцкого и леваков о необходимости максимальной централизации государственного контроля над экономикой через Госплан. «Эта мысль выдвигалась тов. Троцким, кажется, уже давно, – диктовал Ленин. – Я выступал противником ее, потому что находил, что в таком случае будет основная невязка в системе наших законодательных учреждений. Но по внимательном рассмотрении дела я нахожу, что, в сущности, тут есть здоровая мысль…»

Ленин полагал, что «можно и должно пойти навстречу тов. Троцкому, но не в отношении председательства в Госплане либо особого лица из наших политических вождей, либо председателя Высшего совета народного хозяйства и т. п. Мне кажется, что здесь с вопросом принципиальным слишком тесно переплетается в настоящее вопрос личный… На самом деле нам нужно в Госплане умелое соединение двух типов характера, из которых образцом одного может быть Пятаков, а другого – Кржижановский»2632.

Статью эту Крупская передаст Зиновьеву почему-то только в конце мая – начале июня 1923 года, вопрос о публикации рассматривался в Политбюро. «За» был только родоначальник идеи – сам Троцкий. Прошло предложение Зиновьева, которое в протоколе обозначено так: «Н. К. тоже держалась того мнения, что следует передать только в ЦК. О публикации я не спрашивал, ибо думал (и думаю), что это исключено»2633.

Ленин 29 декабря 1922 года надиктовал Володичевой также несколько ценных мыслей о необходимости «пользоваться услугами высококвалифицированных специалистов», которые должны будут научить новых членов ЦК от станка и от сохи навыкам государственного управления2634.

А 30 декабря вошло в историю как день образования Советского Союза. Это событие на I съезде Советов СССР провозгласил Сталин, постаравшийся максимально избавиться от своего правого «национализма» в пользу ленинского интернационализма и назвавший новое государство прообразом «грядущей Мировой Советской Социалистической Республики»2635. А в декларации об образовании СССР, которая станет первой частью Конституции 1924 года, было записано, что Союз открыт не только для уже существующих республик, но и для тех, что оформятся в будущем.

В те же минуты, когда Сталин объявлял о создании нового государства, Ленин вызвал к себе Володичеву. Считается, что именно тогда родился на свет материал, который получит название – «К вопросу о национальностях или об автономизации». Под Новый год – 30 и 31 декабря – врачи фиксируют продолжительную диктовку Ленина, не раскрывая содержания. Дневниковые записи секретарей отсутствуют2636.

Он вспомнил (или ему напомнили) о «грузинском деле» и беседе с Дзержинским, которая у него была еще 12 декабря. «Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, о чем мне сообщил тов. Дзержинский, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо, вся эта затея “автономизации” в корне неверна и несвоевременна». Ленин беспокоился по поводу того, что «“свобода выхода из союза”, которой мы оправдываем себя, кажется пустой бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ. Нет сомнения, что ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в этом море шовинистической великорусской швали, как муха в молоке. Я думаю, что никакой провокацией, никаким даже оскорблением нельзя оправдать этого русского рукоприкладства и что тов. Дзержинский непоправимо виноват в том, что отнесся к этому рукоприкладству легкомысленно».

Отсюда следовал вывод о том, что «интернационализм со стороны угнетающей или так называемой “великой” нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически». Ленин, конечно, сильно недолюбливал русский народ. Но подобной откровенной русофобии ни в одном другом выступлении или тексте он себе не позволял. Как никогда ранее он не заявлял о необходимости допустить национальное неравенство, чтобы обеспечить национальное равенство.