Танго ненависти - Эрнест Пепин

Адвокат просил тебя добыть хоть какие-нибудь доказательства или свидетельства. Через несколько дней ты встретился со своей попутчицей и спросил ее, не выступит ли она свидетелем. Она согласилась. Ты набрасываешь черновик ее заявления. Она говорит: «О'кей». Ты отпечатываешь его на машинке. Она подписывает заявление и дает тебе копию своего удостоверения личности. Ты складываешь все бумаги в папку и оставляешь их в секретариате твоего адвоката. Потом, неизвестно каким образом, бумаги попадаются на глаза Нике. Она узнает твой почерк. Она отправляется на поиски твоей попутчицы. Она настраивает твою подругу детства против тебя самого, и вот ты в силках. Судьи должны разобраться, заверяет тебя адвокат. Судьи не желают разбираться. Ты подаешь встречный иск. И вот теперь вы оба в силках правосудия. Ой-ой-ой, мамочка!

Ты пытаешься объяснить суду, как было дело. Крик! Крак! Tim-tim? Что это такое? Сухое дерево! Давным-давно, в некотором государстве, когда дьявол был еще совсем маленьким мальчиком, жили-были мужчина и женщина… Ника встает. Она поворачивается к публике и провозглашает, что ты всегда был подлецом и негодяем. Она хочет заполнить, залить всю аудиторию твоими нечистотами. Ее призывают к порядку и просят говорить лишь по существу дела. Она продолжает ангельским голоском. Ее голосок льется, как напев флейты. Хорошо поставленный голос, выделяющий нужные пассажи. Голос маленькой девочки, которая рассказывает своей маме, даже не подозревая о причиняемой боли, о шалостях отца с одной из соседок. Чем серьезнее становятся обвинения, тем нежнее звучит ее голос. Ангел пролетел. И, пролетая, осенил всех крылом. К прениям переходят адвокаты… Но ты уже далеко. Ты скользишь по волнам своей жизни и спрашиваешь себя, почему ты встретился именно с ней. С ней, которую ты так любил и которая сегодня… Ты чувствуешь, что внутри тебя грустный ребенок зовет свою маму и кто-то рычит от злобы. Но никто этого не слышит. В глубине души ты признаешь, что не всегда был примерным мужем, что совершил немало глупостей, что иногда заблуждался… Но это не заслуживает всех тех маленьких смертей, которым предает тебя она, орудуя бичом трибунала. Ты не негодяй, ты просто устал. Устал от минометного огня, от разрыва реактивных снарядов, от ожидания взрыва атомной бомбы. Грустный ребенок шепчет: «Все, чего я хотел, — это быть счастливым!» Взрослый отвечает: «Счастье имеет свою цену». Все имеет цену. Твоя трагедия в том, что ты хотел быть счастливым в долг. Пришла пора платить по счетам!

Рядом с тобой Ника тихо декламирует басню Лафонтена «Лисица и козел». Ты понимаешь, что для нее ты хитрая лисица, оставившая ее на дне колодца. Ты намеренно ее там оставил. Но ты не хотел этого. Она вырыла свой колодец в полном одиночестве. Ты представляешь ее утомленную, потную, роющую яму. На суд она пришла не одна, со своим спутником. Возможно, они рыли яму вместе, чтобы тебя похоронить…

Ты видишь ее, но не узнаешь. Она тебе незнакома. Ты ее не знаешь. Ты ее никогда не знал. Это невозможно! После двадцати лет совместной жизни! Эти двадцать лет стерлись из твоей памяти. Им нет больше места. Вирус ее ненависти все стер. Ты пытаешься вспомнить что-нибудь приятное. Оно было, но ты не можешь вспомнить. Эта особа, жаждущая твоей смерти, не Ника, которую ты любил. Где Ника? Существовала ли она хотя бы один день? Ты уже не знаешь. Ты ничего не знаешь. Слушающие, хлопайте в ладоши! Барабанщики, бейте в барабаны! Я требую праздника! Я просил сладкого сиропа, но это уксус, мамочка! Давным-давно, в некотором государстве…

Ты на улице. Ты вышел из здания суда. Солнце — не солнце. Твое сердце плавится от боли. Улица — не улица, одна хандра. Ты возвращаешься с заседания суда, и тебе кажется, что все смотрят только на тебя. Все видят твое дерьмо. Ты поднялся и спустился по ступеням здания суда. Ты стал весить больше. В какую игру они играют? Я так давно прошу прошения. В какую игру? В какую игру? Я уже подставил правую щеку, я уже подставил — левую! О, суд, о!

Не все женщины суки. Не все мужчины кобели. Мудрость древних гласит: «Собака, пожирающая собаку, — отвратительная тварь!» Суд молчит.

Проходят месяцы, прежде чем судебные органы соблаговолили произнести хоть слово на ухо закону. Это слово по-прежнему окрашено в тона ожидания. Оно — расчет и осмотрительность. Оно — сопоставление и правота. И все время, пока это слово зарождалось в животе правосудия, ты походил на худую рыбину. Мясо, облегающее твой скелет, уже непригодно в пищу, и ты выращиваешь свечи в саду бессонных ночей. Ты молишь о толике удачи, которая поможет тебе выбраться из этой тинистой воды, где ты рискуешь потерять все и вся.

Проходят месяцы, и Мари-Солей, держащая удары судьбы, пытается утешить, приободрить: суд все-таки еще не сошел с ума! Он должен видеть, что это преследование… Все ее старания не мешают тебе приправлять салат беспокойством. С судом никогда ничего не знаешь наперед. Он может подать тебе отвратительный суп с гвоздями, и вот ты уже запутался в бороде дьявола. И самое мерзкое — ты должен делать вид, что ничего не происходит! Ты идешь и несешь в себе боль, и никто, никто не разделит с тобой эту ношу, за исключением Мари-Солей, которая продолжает оставаться непоколебимым капитаном корабля. Твоя мать хочет помочь тебе, но что она может: пролить бальзам слов на раны? И вот ты идешь, совершенно ошалевший, через дни и недели, ожидая вердикта суда уже целую вечность.

Твой адвокат сообщает тебе, что твои требования удовлетворены (правда, как и требования Ники), но при этом он добавляет, что Ника опротестовала решение суда. Ты проглатываешь информацию, как слабительное. Вы лучше меня знаете вашу жену, месье, вы знаете, что для нее нет ничего невозможного! Ее требования удовлетворены, но при этом она оспаривает решение суда! Она наслаждается, упивается тяжбой! Тебе на ум приходит лишь одна картина: мул, изнывающий под тяжестью оглоблей. Но в какую игру она играет? Но это не игра, олух! Это — битва, Трафальгар… Необходимо закончить маневр… «Если флакон большой — это еще не значит, что духи отменные», — не устает повторять Мари-Солей. Ника может сколько угодно атаковать, пускать яд, но в один прекрасный момент она все же встретит святую Усталость! Время тянется медленно-медленно, и наконец ты узнаешь, что суд не изменил своего решения. Ты говоришь «Спасибо, Господи»… Ты возвращаешься издалека! Ты смотришь на своего адвоката и натужно, сквозь страх, ему улыбаешься.

На улице ты видишь двух спаривающихся креольских собак. Каждая тянет в свою сторону в надежде освободиться. Они напоминают сиамских близнецов, созданных затейницей-природой. Они тянут… тянут… тянут… и все напрасно. Бесполезно! Кажется, что это слово выкрикивает палящее полуденное солнце. Бесполезно! Они соединились намертво, и это выглядит ужасно, дико, гротескно. Кто-то из прохожих косо поглядывает на псов, кто-то просто не замечает. Некоторые возмущаются непристойностью сцены, но никто не помогает им расцепиться. Потому что ничего нельзя сделать. Следует ждать, пока природа позволит каждой из собак освободиться. Природа не торопится. Она забыла о них, оставила страдать на солнце с вывалившимися языками, с пересохшими глотками, со срывающимся дыханием.

Кобель вращает пустыми глазами. Ему стыдно, ему так стыдно, что он еще пытается дергаться. Он мечтает исчезнуть с этого места. Он мечтает очутиться за Дарданеллами. Он больше не может сносить шуточки, оскорбления, град камней, что сыпятся на него под палящим солнцем… Сука стойко переносит страдание. Время от времени она совершает небольшой рывок. Она крутится вокруг себя, тянет за собой кобеля. Они похожи на стрелки взбесившихся часов. Они крутятся и крутятся, но не могут оторваться один от другого. Боль делает их молчаливыми, а может, они рычат про себя. Зеваки смеются или выражают свое недовольство. Никто ничего не делает. Потому что нельзя ничего сделать. Это их личное дело. Это их наказание. Это их Голгофа. Они не могут ни убыстрить, ни замедлить ход времени… Иногда бывает, что кобель, ослепленный болью и яростью, все же вырывается, разрывая влагалище суки. И тогда она несет свои раны, как свидетельство принятого мученичества…