Танго ненависти - Эрнест Пепин

В суде высшей инстанции! Ай-ай-ай! Кто в суде высшей инстанции? Ты! Ты — кто такой? Я? Кто я такой?

Я? А-а-а, ты пришел в суд высшей инстанции!

Вау! Вау-ау-ау-ауау ау! Зачем тебя сюда принесло? Здесь полно правонарушителей! Здесь полно воров! Маленьких гнусных воришек, которые толком не умеют воровать! Они попались! Позволили себя схватить! Позволили себя сцапать! Вау! Вау-ау-ау-ауау ау! Зачем тебя сюда принесло в этот мир унесенных безумием преступлений!

Ты оглядываешь здание суда… Огромный темный зал. Повсюду скамейки. Одинаковые скамейки, похожие на беспросветные дни. Скамейки для блох и клопов, для всякой швали и дряни. Скамейки для тебя. Ты садишься, взгляд задерживается на твоем адвокате. Твой адвокат роется в груде бумаг. Бумаг с дерьмом! Твой адвокат роется в груде бумаг, как бродяга роется в помойке. Он достает несколько листков! И вдруг ты понимаешь, что вся твоя жизнь — дерьмо и она зависит от этих бумажек. Аминь! Ты говоришь «Аминь!» Господу! Ты хочешь верить во всех Великих Богов. В Великого Бога индусов, в Великого Бога чернокожих, в Великого Бога мусульман, в Великого Бога евреев! Великий Бог — он здесь… Он здесь, прямо напротив тебя. Он смотрит на тебя с высоты креста. С высоты креста, повешенного на стену суда. Тебя будут судить! Ты будешь распят! Тебя подвесят за яйца! Тебя линчуют! Вау! Ты всего лишь несчастный муж, который хочет развестись… Твоя голова звенит, как колокол. Твоя голова-колокол звенит, звенит, звенит… Твой мозг плавится, покрывается коркой, как пирог в печке у булочника… Твой мозг не может понять, что ты тут делаешь, за что тебя судят и, возможно, осудят эти люди в черных одеждах, одеждах, напоминающих самую темную темницу, в которой глотают пыль мертвые и бесполезные дни. Судьи спокойно передвигаются туда-сюда, ведь они не запятнаны грехом развода, позорного развода, который ты тянешь за собой, как ядро каторжника. И теперь ты предстал перед высоким судом. Груз развода тяжел, он полностью ложится на твои плечи, невзирая на то, что у тебя вырвали опору твоей невиновности, о которой ты не перестаешь кричать, кричать где-то в самой глубине себя самого, хотя никто тебя сейчас не слышит. Это старинная арена, на которой дикие львы разрывают первых христиан. Сейчас ты на этой арене. Ты не способен понять, постичь горы макиавеллиевских планов, зародившихся в изобретательной и коварной головке Ники, злобствующей, как фурия. Она пытается последовательно сломить твое сопротивление, твою силу духа, чтобы ты превратился в беззащитного краба, лишенного твердого панциря, который хочет спрятаться в норе ее сердца, извергающего раскаленную лаву и раскаленную пену, такую же горячую и жгучую, как дьявольские жаровни ада. Судьи поджидают тебя с терпением затаившегося паука, без раздумья влезающего в твою судьбу, судьбу горемыки-пса, которому вот-вот отрежут и хвост, и яйца, отрежут рукой чернокожего хирурга, абсолютно не заботящегося о текущей крови и риске возникновения гангрены… Вау! Вау-ау-ау-ауау ау!

Даже муха, кружащая в липком воздухе суда, — не друг тебе! Где это вы видели, чтобы у обвиняемых были друзья? Ты сам — не друг себе, потому что какая-то твоя часть категорически отказывается находиться на скамье подсудимых. Потерянный, обескураженный, ты шепчешь: «An moué!» Действительно, в чем тебя обвиняют? Ты меня бесишь своим молчанием! В чем? Ну, дружище! А главное, кто тебя обвиняет?.. Вот она… Кто она-то? А, Ника! Но я не понимаю! Разве это не твоя жена? Разве это не мать твоих маленьких сорванцов? Разве такое возможно? О, она хочет, чтобы тебя осудили и вынесли приговор! Чтобы ты отправился в тюрьму! Потому что ты ее бросил! Ну, этого просто не может быть! И все-таки это есть!

Ника вся в праздничном. Она нацепила свои ангельские крылья, предназначенные для праздника невинных. Над ее головой светящийся ореол. Святая Дева Мария рядом с ней грешница. Она нарядилась так, как будто собралась на крещение или первое причастие. Она чувствует во рту вкус святой облатки. Блаженство! Аллилуйя! Так она себя видит. А что видишь ты? Женщину, увешанную драгоценностями, сломя голову ворвавшуюся в пьесу, в которой она автор, режиссер и актриса. Когда называют ее имя, она громко заявляет, она кричит, чтобы услышал каждый: «Это я. Это действительно я. Я подаю иск на своего мужа!» Чувствуется, что она готова к нападению, Ника, она готова бороться, затоптать любого, кто встанет на ее пути, затопить всю землю, опустошить, уничтожить…

Жестокая. Ника. Жестокая. Она держит в руках клеши для кастрации рабов. Она смеется, представляя, как несчастный кричит и корчится. Roye! An mouééééé! Расправив крылья, она опускается на скамейку. Совсем рядом с тобой. Совсем рядом. Ты ощущаешь ее ангельский аромат. Духи из дорогого магазина. Она садится рядом с тобой, изо всех сил стараясь не помять крылья. Опускается на скамейку… Время от времени она принюхивается, чтобы убедиться, что ты уже источаешь запах животного страха. Запах парня с Юга, уже вымазанного в дегте, вывалянного в перьях, которого только осталось сжечь. Потом, если понадобится, труп повесят для всеобщего обозрения… Ты источаешь запах животного страха. Внешне ты кажешься таким спокойным. Но внутри — все по-другому. Совсем по-другому. Все по-другому, у тебя твое право, твое дело. Ты должен выиграть в этой игре. Хотя какая же это игра — это бойня. В глубине души Ника танцует. Она остается на скамейке, но она танцует. Она кружится. Ее ноги двигаются в ритме танго. Она отбивает каблучками по каменным плитам мелодию мазурки, которая звучит лишь для нее. Она танцует! Она получит твою голову на блюде правосудия. Правосуууудие! О, Ника, жизнь зовет меня, отпусти! Отпусти меня! Я ничего не крал… если я что и украл, то это глаза Мари-Солей. Ее сияющие глаза. Ее пламенеющие глаза. Она отдала мне их! Я ничего не крал. Я уже прошел через тридцать четыре мучения! О! Я уже прошел через тридцать четыре мучения, о! Нет такой тюрьмы, которая удержит меня! Ах, нет любви! Нет любви на этой земле! Когда любовь уходит, остаются лишь оковы! Поцелуй их! Поцелуй оковы, поцелуй железо, пока оно не проткнуло тебя насквозь… Ты идешь сквозь, сквозь… Ты сквозишь, ты говоришь совсем один. Говоришь со своими кровяными тельцами. Ты болтаешь со своей нервной системой, со всеми нейронами. Никто не слышит. An moué-é-é-é-é! Никто не слышит…

Ты вспоминаешь роскошное утро, когда солнце начинало свое каждодневное кружение. Роскошное утро, словно солнечный подарок. Сквозь лобовое стекло машины ты смотришь удивительный кинофильм о величии природы. Холмы, как гордые верблюды, склоняются, чтобы отхлебнуть из переливающегося источника зелени. Она повсюду — зелень. Она дарит деревьям тысячи рук, каждую из которых ласкает ветер. Она бежит вдоль дороги и распевает в полный голос. Она украшает свою голову цветочной короной, и яркие лепестки гибискуса спорят с лепестками кротона. Ты едешь неспешно, чтобы насладиться красотами пейзажа. И вдруг ты замечаешь ее, твою лучшую подругу детства. Она, пританцовывая, спускается с холма. Она нисколечко не торопится, и кажется, что она плывет. Она движется в одном ритме с гребнем зелени, очерченным утренним солнцем. Ты останавливаешься и предлагаешь подвезти ее. Она садится на переднее сиденье, рядом с тобой, и вы едете в город, по дороге весело болтая, как старые добрые друзья. Вы все время говорите, говорите, перебивая друг друга. Едете в город и говорите, едете и говорите обо всем и ни о чем, просто как старые друзья. И вот вы приехали. Башни убили зелень. Машины толкаются, гудят, мешают друг другу у трехцветного светофора. Внезапно тебя подрезает какая-то машина и останавливается прямо перед твоей. Из нее вылетает женщина-фурия, набрасывается на тебя с бранью, вопит, что у нее нет денег прокормить детей. Она рычит и стучит ногами. Она орет так громко, что перекрывает шум протестующих гудков. Ты ничего не отвечаешь, а твоя потрясенная подруга быстро уходит. Ника, разъяренная твоим молчанием, в бешенстве садится в свой автомобиль и резко стартует.