Танго ненависти - Эрнест Пепин

Ника понимала, что все ее действия утопичны… Но именно такой утопии она сказала «Да!» в день их свадьбы. «Утопия, — повторяли ей подруги во время долгих женских разговоров. — Каким образом мужчина может избавиться от груза прошлого, переписать всю историю общества? Они все одинаковы! Ты безумна, моя дорогая! Ты должна принимать их такими, какие они есть, подстраиваться под них, любыми способами!» Ника рычала в ответ: «Я ненавижу любовь черных рабов!» Все начинали возмущаться, заверяя, что любовь не имеет цвета, а груды газет, поступающих из метрополии, рассказывали сотни историй о женщинах, терпящих дурное обращение… Ника не отступалась. С горечью в глазах она пыталась объяснить, что именно называет «любовью черных рабов». Это пудовые гири пережитков прошлого, которые не дают любви воспарить. Это похоже на нашу растительность. Запутанную, непроходимую, с гниющими плетями лиан… В ней теряешься или же двигаешься, как крыса… на запах бананов, доносимый ветром… Как может мужчина, который не думает ни о чем другом, кроме возможности отхлебнуть из всех источников сразу, считать себя способным сделать женщину действительно счастливой? «Но, — продолжали подруги, — проблема в том, чтобы понять, почему все мужчины хотят обладать столь большим количеством женщин?» Многие из них задавались вопросом, почему мужчина бегает за каждой юбкой, а они, женщины, ценят верность. Они шли далее, рассуждая о верности. Может ли она стать гарантией благополучного брака? Что в реальности хотим мы, другие женщины этой страны? Одни хвалились подругам, что могут провести своего муженька по улице на коротком поводке, хотя в действительности дрожали перед ним, как осиновый лист. Другие прятали следы побоев за фантастическими историями о неудачных падениях. Третьи признавали, что слишком послушные, слишком домашние, слишком воспитанные мужчины — не совсем нормальные. Четвертые утверждали, что следует думать лишь о сексе и можно простить все грехи, если тебя постоянно удовлетворяют и удовлетворяют… Почти все подруги признавали, что они отводят в жизни исключительное место мужчинам и за это те расплачиваются звонкой монетой. Никто из представителей сильного пола никогда не допускался на эти сеансы обмена мнениями, во время которых каждая из присутствующих опускала фальшивую денежку своей мечты в копилку дурных слухов. И вот уже через какое-то время по городу начинали циркулировать слухи о сколоченных состояниях, о ложных родах, о наставленных рогах, о всевозможных похождениях — залежи и залежи слухов. Обсуждали, кто с кем. Кто кого свел с ума. Кто кого бросил. Изо всех ртов сочилась слюна, сточные воды, гной, отрава, рвота, и брызги летели в разные стороны, сливаясь в ядовитой вакханалии слов ревности, отвращения, и вся эта грязь всплывала на поверхность разговоров, как выползают опарыши из тухлого мяса.

Абель начинал беситься от злости каждый раз, когда слышал в запале спора разглагольствования Ники о любви черных рабов. Он пытался напомнить ей, какой она предстала перед ним в первую их встречу: короткие черные курчавые волосы, покачивающиеся бедра, пренебрежительный взгляд королевы — гордая, надменная и прекрасная негритянка…

— Ты меня обманула!

— Тогда была мода на все африканское! Я хотела выглядеть стильно! В действительности во мне намешано множество кровей!

— Я бы никогда не подумал, что ты падешь так низко! Ты отказалась от своих убеждений, от всего, что бросило меня в твои объятия.

— Белый, черный, китаец, метис — что это меняет? Важны лишь мы с тобой!

— Нас с тобой связывало, переполняло нечто…

— Теперь тебя должна переполнять забота о том, как изменить свой образ жизни!

— Так, как тебя учат твои любимые белые?

— Никто ничему меня не учит. Мой наставник — страдание.

И так каждый раз. Из пустого в порожнее. Яростная убежденность каждого из них в своей правоте порождала множество бесполезных, бесплодных электрических разрядов. С какого-то момента они больше не говорили, а кромсали, уродовали, раздирали друг друга словами и начали уже напоминать лягушек, которых препарируют на занятиях по естествознанию. Даже тишина заполнялась разрывами снарядов, залпами сумасшедших орудий, призванных разорвать в клочья каждого из них.

Слова, обжигающие, как кипящее масло, вдребезги разбивали поэму, сказку, легенду, детские слова, нежные слова, и Абель частенько спрашивал себя, а осознает ли Ника вообще, что она говорит. Старый негр! Павиан без яиц! Пыль от какашки свиньи! Тухлый потрох! Дубина стоеросовая! Кастрированный петух! Гнилое бревно! Bwa-Bwa!

Насколько Абель гордился простым происхождением своих родителей, настолько стеснялась своей семьи Ника, выращивая ветвистое генеалогическое дерево, которым она пользовалась, как роскошным веером, в самые горячие минуты их спора. Если верить ее словам, то потоки крови великих африканских правителей выплавили бронзу ее кожи. Драгоценные серебристые вкрапления мулатов добавили ей благородства, и освятил все это великолепие волшебный водопад крови беке[33]. Она признавала малую толику китайской крови, но яростно отрицала наличие примесей презренных индийских кули. И вот все эти малые ручейки сливались в величественную реку ее гордости, оскорбляя истинно креольское великолепие.

Если уж нам не удалось написать историю любви, размышляла она, тогда попытаемся создать миф о прекрасной ненависти, великолепной в своей опасности и безумии.

Абель спрашивал себя, роясь в самых потаенных уголках памяти, где находятся манускрипты, содержащие в себе сокровенные знания, истинные знания, такие манускрипты, как Библия, которые строго соблюдают законы, ниспосланные свыше, не искажая ни единого факта.

Великие народы осветили ночь сиянием своих легенд, но легенды исчезли из памяти островов, как исчезают широкие реки, отступив к истокам и оставив лишь сухие камни. То, что Ника с таким презрением называла «любовью черных рабов», на самом деле не было любовью. Когда иссыхает сердце, и единственный клич «спасайся-кто-может» заставляет любить лишь себя самого. Нужда с непрекращающимся насилием, непрекращающееся насилие с сексуальными заблуждениями — так мы опустошали кладовые сердца, даже не успев их заполнить. Абель искал ответ в креольских сказках, и одна история надолго запала ему в душу:

Однажды красавица уколола мужчину так сильно, что тот попросил позвать ее мать, чтобы та посмотрела, не идет ли кровь. Но тек лишь гной. Тогда она уколола саму себя и протянула платок своей матери, приговаривая: «Видишь, мамочка, в его венах течет настоящая кровь мужчины!»

Он не встретил ни священных текстов, предписывающих соблюдать ритуалы, ни архаических легенд, ни даже слов, напоминающих о том, с чего все начиналось…

Как бы глубоко он ни погружался в воспоминания, Абелю виделись лишь мужчины, жаждущие женщин, пожиратели запретных прелестей, коллекционеры бурных оргазмов, местные султаны, мечтающие о гареме из дешевых шлюх. Никакие изыски не прославляли их кухню. Никакие идеалы не освещали их союзы. Никакие планы не приближали их к мечте. Они строили свою любовь, как ненадежную хижину, в основе которой покоились лишь четыре шатких валуна — такое сооружение не строится на долгие годы. Так ставят временные шатры в пустыне, некое подобие оазиса, дарящего благословенную тень, призванную защитить от палящего солнца. И Абель догадался, чего им недоставало в любви: не чувств — чувства были, не хватало временной перспективы. Ведь мужчина, родивший двадцать пять детей от пяти женщин, не воспроизводится, а распыляется. Мужчина, обрюхативший не один десяток дамочек, напоминает садовника, который пытается полить лес с помощью одной капли воды. Мужчина, замечающий лишь один женский орган, падает в бездонный колодец. Его мучает жажда, но он не может добраться до воды.