Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте» - Эдуард Тополь

Да, он, естественно, был женат и не скрывал этого. Однажды он даже представил меня своей жене, когда мы случайно столкнулись с ней. «Это моя любимая жена Зина, а это моя любимая женщина, тоже Зина». Я остолбенела, а она, так же как и он, спокойно и уверенно улыбнулась, кивнула мне и убежала по своим делам. Их мир был мне непонятен. Но я не собиралась разбивать их странную семью. Она воспитывала сына и мечтала о дочке. Я благодарила судьбу за каждое мгновение. Это была Сказка, и я, слава Богу, понимала, что сказка не бывает долгой. Но старалась не думать об этом.

«Жигули» у него были свои, а работал он на большой спецмашине, то была крутая работа, и деньги крутые. Хотя я деньги в то время не ценила, просто любила смотреть, как после работы он выворачивал куртку, высыпал на стол ворох мятых «левых» купюр и раскладывал их в стопки. Он зарабатывал в день больше, чем мой отец за месяц. Но я смотрела не на деньги, а только на него – преданными глазами. И такое обалденное было ощущение безоблачного, абсолютного счастья! Хотя он иногда говорил с грустью: «Зачем я тебе? Ведь я тебе всю жизнь ломаю…» А я смеялась и возмущалась: «Я достаточно взрослая, чтобы самой строить свою жизнь!» Да, ведь мне было уже 19…

Нужно быть честной – мы никогда не говорили о любви. Он любил свою жену и часто рассказывал о ней, когда я просила. Дома у него тоже все было хорошо. Свободная семья. Удивительно, но я совершенно не испытывала ревности и была благодарна ему за то, что он никогда не обманывал меня, не говорил красивых слов и не признавался в любви. Хотя… Иногда он мог вспылить, приревновать меня неизвестно к чему. Помню, как-то позвонил, а телефон был занят – я говорила с подругой. Так потом, когда он дозвонился, он просто сорвался – с кем ты говорила? Почему так долго?

Но это, конечно, мелочи, я не придавала им никакого значения.

А потом…

А потом наступило то, что наступает всегда, – я почувствовала недомогание и поняла, что случилось кое-что нежданное-негаданное. Сходила к гинекологу, и врач подтвердил мои опасения.

Мне было очень страшно делать первый в жизни аборт. Но я не хотела ни с кем говорить на эту тему. Ни с Володей, ни тем более с родителями. Мне оставалось учиться еще два года, потом диплом. Я здраво рассудила, что сейчас он мне не нужен, этот малыш. Но на эту операцию нужны были деньги, и пришлось рассказать Володе. Он пытался меня отговорить, обещал, что всегда будет помогать мне растить этого человечка. Да, он не может и не хочет бросать семью, но и нас не бросит никогда. Но я не слушала его. И когда он понял, что меня не переубедить, он нахмурился и замолчал. И ушел. Ушел из моей жизни, как оказалось, навсегда. А я целыми днями сидела на балконе и ждала его. Этот месяц был самым трудным в моей жизни. Потом, за день до аборта, когда я уже ясно поняла, что сказке пришел конец, я вдруг нелогично решила, что буду рожать. Впервые мой разум меня подвел, уступив сердцу. Я хотела позвонить ему, сказать, что он может вернуться. Но что-то держало меня, и я металась между разумом и сердцем еще четыре долгих месяца, чуть не бросила учебу. Я даже начала покупать и шить детские вещи, искать работу на дому. Родители (спасибо им) помогали мне оплачивать квартиру, когда я наотрез отказалась возвращаться к ним. И все вроде бы наладилось.

И тут у меня началась самая настоящая депрессия. Что-то будто умерло во мне. И в один прекрасный день я выпила горсть таблеток постинора. Потом отрывками в памяти: боль, страх, высокая температура, больница, щемящее чувство одиночества и надежда, что он придет ко мне в палату. Он, Володя! Я и в бреду шептала его имя.

Он не пришел, да и не знал, что я была там. Через 12 дней меня выписали – уже одну, опустевшую. Я думала: время лечит, время вылечит!..

Воркует голубь на балконе, а за окном ночная тишь.

Среди нетронутых пеленок наш неродившийся малыш.

Жар-птица пролетела мимо, и Принц приехал не за мной.

Да, я уже была любима. Но не тобой. Но не тобой.

Мы встретились десять лет спустя, случайно. Сидели в кафе, вспоминали. Я рассказывала о себе, о сыне, о дочке. У него тоже родилась долгожданная дочка. Но я не сказала ему о том, что замуж вышла только потому, что увидела в моем муже отдаленное сходство с ним, любимым. Да, я никогда не любила мужа, я любила в нем только это сходство. И много раз называла его во сне чужим любимым именем. И в постели всегда представляла себе другого, его.

Спит беспокойно на постели дочь златовласая моя.

Она могла бы быть твоею, но не твоя. Но не твоя!

Целует молча, без упрека, законный муж – совсем чужой.

Да, я уже не одинока, но не с тобой, но не с тобой!

Воркует голубь на балконе, и время сглаживает боль.

Ты вор любви, мой вор в законе. Мой черноглазый, мой король.

Нет, ничего этого я не сказала ему. Скрыла и самое плохое – что мой муж все знал об этом, я предупреждала его еще до свадьбы, рассказав все, как есть. И это была моя ошибка. Он-то любил меня, а я его – нет. Начал пить, от чего и умер. Я осталась одна с двумя детьми. Они не виноваты в том, что я не любила их отца и что вижу в них чуждые мне черты. Это я виновата в том, что вырастила их, недодав им той любви, которую могла бы дать, если бы они были от него. Наверное, нужно рожать только от любимого мужчины и пока есть любовь…

Но тогда, в кафе, я ничего этого не сказала ему, Володе.

Мы разошлись как чужие люди. Как совершенно чужие люди.

И в тот день я чуть не отравилась второй раз.

А потом все последующие годы, вытаскивая в жизнь своих детей, я давила в себе все воспоминания о той короткой Сказке, которая была у меня и которая – хоть одна! – должна быть в жизни у каждой женщины. Да, я давила ее в себе, глушила работой, снотворными таблетками и короткими романами с мужчинами-заменителями, но не было ему замены, не было. Как не было уже тех полетов и тех падений, и однажды я сказала себе четко и ясно: забудь, это тебе приснилось по младости лет, это была не любовь, а «стокгольмский синдром» жертвы, со страху отдавшейся своему похитителю и испытавшей двойной кайф от сочетания этого страха и вожделения…

И всю жизнь я травила в себе воспоминания о нем и о тех взлетах и падениях, которые испытала с ним. Но теперь, здесь, в «Норд-Осте», при звуках этого ритуально-жертвенного пения, когда весь зал съежился от страха перед этими террористами, я вдруг ощутила, как откуда-то снизу живота опять – как тогда! как тогда! – поднимается жаркая волна вожделения и страха, страха и вожделения. И я даже рот открыла для выдоха этого сексуального наката…

Из Корана, «Книги Джихада» и других учебников, найденных в лагерях террористов:

«Кто же ищет не ислама как религии, от того не будет принято, и он в последней жизни окажется в числе потерпевших убыток» (3:79). «Будучи завершающим откровением Аллаха, ислам превосходит и завершает все прежние веры…».

«Вы думали хоть раз, что делают христианские миссионеры, чтобы распространить свою религию и погасить ислам? Более 1000 центров находится в Америке, работающих для распространения христианства и погашения ислама… Миллионы долларов уходят из Америки и Ватикана, чтобы обратить мусульман в христианство…»