Сын за сына - Александр Содерберг

Мужчина в штатском жестом показал, что мужчина в форме может идти. Оставшийся полицейский взял стул и придвинул его к кровати.

– Вам повезло, – сказал он и уселся на стул. Потом достал из кармана пачку сигарет. – Как самочувствие?

Пленник не ответил. Мужчина вытащил сигарету и жестом предложил Йенсу. Тот отказался.

– Вас нашел один парапланерист, – сказал мужчина и зажег сигарету. Глубокая тройная затяжка, дыма он выдохнул в два раза меньше. – Он связался с людьми из этой деревеньки, они вас и забрали. Вам крепко досталось – тело было обезвожено, а вы сами почти мертвы. Сюда прибыл врач и оказал вам помощь. А теперь вы очнулись. – Две затяжки. – Меня зовут Гильермо Мендоза. – Еще затяжка. – А кто вы?

– Ничего выдающегося.

– Я тоже, но я должен знать.

– Зачем?

– Затем, что я – полицейский.

– Я что-то нарушил?

Мендоза пожал плечами:

– Не знаю.

Йенс разглядывал его. Гильермо Мендоза… В нем было что-то привлекательное – юмор, ум, что-то доброе и мудрое одновременно, что он скрывал под усталым взглядом и облаком дыма.

– Почему я прикован к кровати?

– Откуда вы?

– Из разных мест.

Мендоза почесал подбородок.

– Как давно вы в Мексике?

– Довольно давно.

– Как вы попали в страну?

– Что вам нужно, чтобы расстегнуть наручники и дать мне фору в несколько часов? – спросил Йенс.

Мендоза задумался, потер щеку.

– Я… я не знаю… На самом деле ничего.

– Назовите цену!

Мендоза заметил, что начал курить фильтр, и ногой на полу затушил окурок.

– Не могу, к сожалению.

Он отреагировал на взятку так, как будто Йенс пытался продать ему подержанную машину, которую он покупать не хотел. Затем снова достал пачку сигарет и быстро показал на Йенса.

– Но, возвращаясь к вашему первому вопросу, почему вы прикованы к кровати… – Мендоза вытащил сигарету, зажал ее губами. – Мы взяли ваши отпечатки. – Зажег ее. – Проверили их по базам, но ваших данных нигде не обнаружили. – Две глубокие затяжки друг за другом.

– И?.. – спросил Йенс.

– Откуда-то поступил сигнал тревоги.

– Откуда?

Не сводя глаз с Йенса, Мендоза поднял вверх руку с сигаретой.

– Далеко с севера… Эстоколмо.

Стриптизерша Санна готовила спагетти вонголе, жужжала вытяжка, по радио на кухне играл Сонни Роллинз[17].

Майлз сидел за кухонным столом, листал журнал про лодки и смотрел на нее. Красивая, готовит ему вкусную еду… Ничего лучше в его жизни не случалось.

Теперь Санна жила у него. На время, как она сказала. Началось с дивана, потом она ночевала на матрасе на полу в его спальне. Вчера залезла к нему под одеяло. Вечерами они лежали и болтали в темноте. Иногда вставали и смотрели кино посреди ночи, какую-нибудь комедию – она говорила, что ей нравятся комедии. Они смеялись над одними и теми же вещами. Иногда она танцевала стриптиз для него. Это было замечательно. Настолько замечательно, что Майлз не решался задавать вопросы. Просто будь что будет; он только хотел смотреть на нее и наслаждаться тем, что она его.

Санна что-то напевала у плиты. Старинную песенку из незапамятных времен. Он хотел остановить мгновение, навсегда застыть в нем. Она обернулась, как будто услышала его мысли, и улыбнулась.

Они поели, Санна рассказала о своем детстве в городке Мальмбергет, о своей первой машине «Вольво Амазон». О первом сексе и первой пьянке. О том, что ей до фени были северное сияние, шахты, политика и все то, что заботило бо́льшую часть местных жителей. О том, что она любила веселиться, быть благодарной судьбе и счастливой. Что пыталась быть такой как можно дольше. Она знала, что честно заработанное веселье всегда круче всего.

– Майлз, – вдруг сказала Санна.

– Да? – среагировал он.

Она стала серьезной и осторожной.

– Ты полицейский.

Он не понял, вопрос это или утверждение.

– Ты хороший, – продолжала Санна; в ее взгляде читались искренность, внимание, почти энтузиазм.

– Что такое, Санна?

– Пообещай никогда не причинять мне зла, – тихо произнесла она.

Майлз не понимал, к чему это, но ответил:

– Обещаю.

Потом они сидели так, как будто эти слова никогда между ними не произносились. Ели они молча.

Для всех наступили трудные дни. Никому нельзя было долго находиться на улице. По одному они могли совершать короткие прогулки с Лежеком или с Хасани, съездить куда-нибудь на арендованной машине. Но бо́льшую часть времени им приходилось скрываться в доме. Держаться подальше от того, из чего состоят будни, от контактов с близкими; такие желания, как еда вне дома или походы в кино, ограничивались гостиной и едой на вынос вечером у телевизора. Но в этой изолированной жизни было место и кое-чему другому. Своего рода общности, близости.

София и Лежек уехали из города за покупками в очень отдаленный торговый центр, за пригородами, далеко в деревне. Они закупались в пунктах, названий которых она не знала, и никогда не приезжали в одно место два раза. Но места всегда выглядели одинаково. В стороне от шоссе, с большой парковкой.

Лежек вез большую продуктовую тележку, София шла впереди и складывала в нее нужные им товары и ненужные тоже. В магазине тихо играла музыка, она бессознательно ее слушала, выбирала всякую всячину и на время чувствовала себя обычным человеком.

Потом вдруг отдаленный пищащий звук, повторяющийся три раза. Сначала София не отреагировала. Сигнал был едва различим и непонятен. Он продолжал вклиниваться в фоновую музыку.

– София?

Она обернулась, Лежек привлек ее внимание, показывая в тележку, где лежала ее сумочка. Она не сразу поняла, в чем дело; потом опять сигнал, однообразный и монотонный… Телефон! Йенс!

София подбежала к тележке: сигнал исходил из недр ее сумочки. Она достала ее, запустила руку внутрь, ища на ощупь. Слишком много вещей. София заглянула в сумочку: там что-то светилось.

Экран телефона погас в тот момент, когда она ответила:

– Алло!

В трубке – полная тишина.

Нет, нет, неет…

Лежек вопрошающе смотрел на нее. София покачала головой, как будто хотела сказать, что ему не о чем беспокоиться, и посмотрела на трубку. Заряда батареи оставалось мало.