Черная кровь ноября - Яна Витт

Вечером Алексей прислал эсэмэску.

«Помни, ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь, что бы ни случилось».

Через два дня, когда усталый равнодушный профессор, просмотрев стекла и снимки, кивнул и подтвердил маме диагноз, Кристина вспомнила про сообщение и почувствовала потусторонний холодок. Как будто Алексей уже сообразил – теперь ей будут нужны дополнительные деньги: расписанное лечение включало в себя препараты, на которых не выделяли квоту.

«Хотите лечиться или хотите бесплатно?» – беспощадно спросил профессор. Ответ он знал, поэтому просто продолжил говорить.

Страшнее выбора перед Кристиной еще не стояло.

31. Ирн

Питавшая его много веков ярость ушла. Просочилась в землю, проросла травой, зеленой, как глаза Ирна. Сила, которая держала, несла и позволяла верить, что он уничтожит врагов, истрепалась и растаяла, сменилась насмешливой усталостью и обреченным смирением.

Ирн должен наконец это признать.

Мир – уже не тот, что был в его времена.

Эльфийской крови нигде нет. Как и магии фейри.

Но есть сердце. Его точно нельзя уничтожить, пока жив Ирн.

И он чувствовал сердце.

Пусть миром управляет другая сила, но связь между его частями – вены, артерии и капилляры, проталкивающие сквозь себя силу, – это дело сердца.

Оно никуда не пропало.

Однако нахрапом, как Ирн надеялся победить, его не найти.

И не поможет веселая яростная магия фейри. Надо плести заклятия, которые гораздо старше Кровавого Короля.

Он не любил темную древнюю магию. Каждое ее использование словно отгрызало кусок души. Душа Ирна безгранична: даже если бы он в течение столетий прибегал к этому колдовству – ей бы не повредили. Но ощущение вытягиваемой из нутра сути не нравилось.

Давно привыкнув к путешествиям по ставшему очень маленьким миру, Ирн неизменно удивлялся только одному.

Все дороги вели в рощи фейри.

Практически из любой точки, где имелся аэропорт, можно было добраться до Лондона и зеленой зимней травы на извечных лугах, словно мир до сих пор помнил, откуда он появился, из какой точки развернулся всей – тогда еще ощутимой – бесконечностью шара.

Темная магия древних наиболее сильна именно здесь.

«Как забавно, – отмечал Ирн, стоя в очереди на паспортный контроль и протягивая в окошко засохший кленовый лист. – Теперь я – самый древний. Я, когда-то считавшийся одним из молодых. Тот, кто даже воочию не видел ушедших и растворившихся в камнях, деревьях и в небе истинно темных фейри. Остался последним и возродил эльфийский род. Из самонадеянного мальчишки, обнаглевшего до высшей степени – владения миром, сделался патриархом и основателем. Вот бы Айна посмеялась».

Холмы Гринвича, как и прежде, были густонаселенными. Сотни, если не тысячи золотых, зеленых, алых, черных, серебристых крылышек, рук, рожек и хвостиков мелькали в подземных залах, заполненных водоемами со сладкой водой и освещенных фосфоресцирующими мотыльками.

Первые слуги Ирна – угловатые феи и темные воины. И томные, состоящие сплошь из мягких округлостей обнаженные девы, укутанные лишь в длинные, до пят, волосы. И дриады с розовыми и белыми цветами, растущими у кого из плеча или из-за уха, а у кого-то – распарывающие кожу на коленях.

Призраки сонниц, оборотни – бывшие жители городов, тонконогие остроносые зубоскалы с рыжей шевелюрой, названия которых Ирн забыл, а новые выдумать поленился.

Красноволосые певуньи и рогатые, похожие на демонов, сиды с кривыми мечами. Зеленокожие водуницы[15], почти сросшиеся с корнями медовоглазые пиньи[16].

Стоя посреди поляны под раскидистым огромным дубом, с опозданием усыпавшим траву яркими разноцветными листьями, Ирн перебирал всех подданных в памяти. Длинные бледные пальцы шевелились, между ними потрескивали нити черной паутины, цеплявшейся за каждую искру жизни, что он вложил в новых фейри.

Пришла пора отдавать долг. Слишком рано. Слишком жестоко. Но он и не думал, что им удастся выжить, когда создавал фейри.

Ирн вскинул руки: из пальцев с шелестом развернулись блестящие, будто атласные, ленты всех оттенков коричневого – от цвета топленого молока до глубокого шоколада. Их оказалось не меньше сотни, словно он держал все концы в горсти.

Каждый поводок вел к наиболее сильному фейри в этих холмах.

К пенногривому келпи, к фее с золотой кожей и алой кровью, к малютке с лиловыми глазами, которая даже не успела толком переродиться в волшебное создание, но обладала неслыханной мощью.

Они сползались, слетались, сходились к Ирну, сопротивляясь с каждым шагом, ибо в любом фейри заложена искра волшебства и сыпучая горсть эгоизма.

Они умирали, иссыхали, рассыпались в прах, расплескивались в гниль.

Отдавали все, что могли.

Ирн тянул из них силу, которую однажды вложил. Из крохотной золотой искры в каждом однажды разгорелась настоящая жизнь фейри, и теперь она потребовалась для того, чтобы оживить ссохшиеся сосуды, ведущие из пустоты в груди, где когда-то было сердце, – к затерянному сердцу. Наполнить полости золотой магией, заставив биться и вести туда, где прячется средоточие мира.

У него почти получилось.

Разлетелась на хлопья девочка с лиловыми глазами.

Распался на пену мятежный келпи.

Дриада рябины с дробным стуком осыпалась на асфальт засохшими ржавыми ягодами.

Но мир пульсировал, мир толкал сияющую золотую магию к замершему сердцу, а Ирн уже почти видел, куда вливаются все артерии и откуда выходят вены.

Через пролив и дальше на восток – совсем близко. Пожалуй, и не придется долго лететь.

Ирн облизнул тонкие губы, забирая последние капли силы и готовясь вернуть все, что взял у своих детей…

И в этот момент сухое, шершавое, темное, холодное, тугое, страшное, безвоздушное и плотное – одними прилагательными, ни одного существительного, ведь Ирн никогда в жизни не встречал такого – навалилось, объяло собой, тяжелыми шлепками серой массы задавило, опрокинуло, протащило, затоптало. Выстуженным стерильным ветром вымело золотую пыль, заморозило траву, закатало в асфальт. Черно-серые дорожки из щебенки, бегущие по парку, раскатились, покрывая собой луга, холмы и поляны, перекрывая солнце, воздух и магию в подземных чертогах фейри.

И те, до кого не дошла очередь отдать жизнь Ирну, позавидовали умершим, глядя в его зеленые глаза. Плотное горькое нечто поднималось в горле каждого, заполняло тела, застывая внутри.

Превращая в причудливые цементные статуи, с которых облетала чешуя и перья всех цветов радуги.

Сжатый чуждой и незнакомой магией, Ирн с трудом находил силы, чтобы сделать вдох.

Тем яснее становилось, что он ошибся.

Он искал соперника.

А следовало найти врага.

У соперника можно отвоевать корону и сердце – он владеет той же живой магией природы.

Враг – другой.

Мир сменил хозяина.

Мир сменил питающую