Черный чемоданчик Егора Лисицы - Лиза Лосева

– Интересно. Думаю, такой вот старый способ может предохранять и от инфекций.

– Вы врач, вам виднее. Как вас разместили? У меня бумаги к Вольскому.

Мне показалось или при слове «бумаги» он действительно сделал короткую паузу? Отправив его в хату, в которой разместили импровизированную ставку, я вернулся к себе. Хотелось сесть за перевод статьи о «немых свидетелях» – методах исследования вещественных доказательств. Громкий стук в окно отвлек меня. Лев Кириллович пригнулся у невысокой двери, входя.

– Лисица, вы снова, как скупой рыцарь, чахнете над своими пробирками. Оттого и вид у вас неважный. Как будто мало нам забот. Быть может, жить-то осталось всего ничего. Вышли бы на солнышко.

Выглядит сам ЛК бледным, уставшим – в тон его словам. Я заметил, что еще в Ростове он почувствовал себя плохо. Инфлюэнца, должно быть. На него не похоже тянуть с разговором и прийти не по делу. Немного рассеянно бродя по хате, он замечает миску на моем столе, прикрытую свежим полотенцем. Морщит длинный нос:

– Что вот это? Опять какие-то ваши чудовищные эксперименты?

– Нет, Лев Кириллович. Это борщ. Его принесла хозяйка. Хотите? Он свежий. Как раз время к обеду, вам поесть нужно. Поверьте, я сейчас как врач вам говорю.

– Казачий, на сале? Слишком наваристо для меня. И какой уж тут обед! От ваших склянок потеряешь всякий аппетит. Я, пожалуй, пообедаю на возах. На свежем воздухе. Я пришел, конечно, по делу.

Машинально он складывает все бумаги на столе в идеально ровные стопки. Я молчу, жду. Ох, как часто потом я жалел, что не спросил его сразу, в чем дело. Скажи он мне все тогда, может быть, можно было бы что-то изменить – поступить иначе. Но я промолчал, и сразу в дверь сунулся один из казаков и окликнул его по какому-то из сотен вопросов.

Вечером, устав от мелкого, как пшено, текста статьи, я решил поужинать со всеми. Наш небольшой отряд держался все время особняком. Я заметил, что даже казаки конвоя тоже все чаще ставили лошадей и закусывали в стороне от всех. Под перекличку петухов я пошел к большой хате, где Шеховцеву и Беденко, а потом и Чекилеву дали несколько комнат. Между ними и хозяевами не получилось большой дружбы. Хозяева были недовольны лишними постояльцами, которые к тому же мало могли заплатить, – нами. Кто и за кого воюет, им уже было все равно, и беспокоились они больше за свою скотину и птицу.

Шеховцев держался явно смущенно, тяготясь своим положением почти приживала, а Чекилев был зол и всерьез раздражен задержкой. Беденко же молчал, не пытаясь разрядить обстановку, и смущал хозяев своей привычкой пристально смотреть, не отводя глаз, как будто сквозь человека, которую я подметил еще в Ростове. Такие обстоятельства не делали вечер привлекательным. Но сидеть одному в хате, где моя хозяйка все вздыхала и крестилась при каждом отдаленном ударе, или, еще того хуже, почти плачущим голосом спрашивала меня, «нельзя ли всем замириться, чтобы уже не было этого», – было совсем невыносимо.

Хозяин, открыв мне, хоть и поздоровался вполне приветливо, но явно задержал взгляд на моих походных ботинках. Я почему-то покраснел, хотя они были вполне чистыми. Взяв ведро, он вышел, стукнув дверью. За полотняными шторами, пока раздевался, я слышал громкий разговор. И как только вошел, Матвей Шеховцев повернулся ко мне с вопросом.

– Как вы думаете, Егор, – спросил он, – стоит за русский народ собой жертвовать или не стоит? Мы спорим.

– Это все меланхолия. Сами знаете, что если бы не стали воевать, то и посчитали бы себя подлецом. Выбора большого нет, – Чекилев сидел у стола, постукивал папиросой по крышке портсигара. Рядом с ним стояло несколько разномастных стаканов. Разговор шел, видно, давно. Пока я наливал себе в стакан чаю из еще горячего самовара, с интересом слушал.

Беденко говорил, продолжая мысль:

– Между прочим, не нужно думать, что это несерьезные люди. Допустим, население здесь и вдали от столиц их слабовато поддерживает, но их хорошо – и даже очень! – поддерживают деньги. И скорее всего, немецкие. Потом, это фанатики. Они решительны. У них нет этих неумных и мешающих «замков» – все эти сомнения, принципы. У них в руках только одно – ключи. И, вы мне поверьте, все двери, которые им нужны, они откроют. Это сила. Интересно посмотреть, что будет, когда эта сила полностью возьмет власть.

– Когда? О чем вы говорите? Исход еще не предрешен, – Шеховцев был явно взволнован спором.

– Виноват, я оговорился. Не вполне верно выразил мысль. Но в любом случае к старому порядку вернуться полностью уже не выйдет. И, если позволите, посоветую вам вспомнить этот разговор хотя бы через два года. Это будет нагляднее. Вы должны смотреть шире. Перед ними цель. «Революсьон» по-французски – это перевертыш. Вот и хотят перевернуть все. Время подходящее, кризис в Европе…

– Хорошо, перемены нужны. Но какой ценой это делается?

– Могу вам сказать свое мнение на этот счет, – внезапно как бы собравшись и не отводя глаз, Беденко высказал, видно, давно обдуманную мысль. – Я человек практичный, смею думать. Так вот, я считаю, что четко сформулированная цель может оправдать любые средства. Я не говорю о нынешней трагедии, я говорю в общем смысле. Возможно, большевики мыслят так же.

– Сейчас новая теория есть. О морали, – в словах Чекилева слышалась легкая насмешка. – По этой теории человек, который чувствует себя хорошо и счастлив, является хорошим человеком; человек, который плохо себя чувствует, – плохой человек. Очень популярна в некоторых кругах. И знаете, что-то есть в ней подкупающее. Как думаете как врач, Егор Андреевич?

– Так я врач, а не священник. Вы спросили не по адресу.

– Но это должно быть близко вам, – настаивал Чекилев. – Вопрос простейших инстинктов. Человек хоть и царь живой природы, а все-таки частенько и сам животное. Ну, хотите, я поближе подберу пример. Есть такая морская козявка, так вот она, чтобы пообедать, к примеру медузой, разрывает свое тело на части. Лишена рта! Но ее желание пожрать другое существо так сильно, что она готова вредить себе.

– Не знал, что вы интересуетесь биологией.

– Случайно узнал, показалось забавным. Может, иногда разумно эгоистом быть?

Он подначивал Шеховцева, и тот действительно тут же горячо вступил. Матвей говорил о патриотизме, но то ли от моей подозрительности, то ли… В общем, мне чудились в этом слова, которые я уже слышал, и реплики почти театральные.

Однако с внезапной честной горечью он закончил:

– Взять наших хозяев. Мы им «родименькие», «миленькие», но ведь и те придут, и они их встретят так же. Будут «миленькие» на другой манер. Извольте, не задумываясь, за это воевать! – все молчали. – Борьба с большевиками? Это дело офицеров, военных, кого угодно другого, а их дело – сторона. Ну и разве наши ростовцы отличаются? Взять выгодный подряд на армию, сбыть лежалый товар – этим они озабочены.

После этой его реплики, пущенной якобы в воздух, повисла уже ощутимая тишина. Все старались не смотреть на Чекилева.