Черный чемоданчик Егора Лисицы - Лиза Лосева

– Вспомнил о вас. Зовет. Скорее!

Сильно запрокинув голову в кашле, Лев Кириллович не сразу заметил меня. Я не уверен, что и узнал. Потом заговорил вдруг про мою давно умершую мать, спросил, как она. Я не нашелся с ответом. Зашел священник. Я вышел. Через полчаса все было кончено. 

* * *

За окном небо светлеет, потом багровеет. Рваные облака. Чтобы выгадать время, прийти в себя от удара обухом по голове, защищаясь от всех других мыслей, я сосредоточился на вопросе «почему это случилось?». Я не сомневался, что тут было нечисто. Мне нечем было это объяснить, кроме интуиции, в которую я абсолютно не верил. Я верил в другое. Сознание кидало мне подозрения и факты, которые я не замечал, но они копились в памяти и сейчас отчаянно стучались, как арестанты, во все двери.

Стараясь не думать о том, что со смертью ЛК оборвалась, по сути, последняя ниточка моей связи с родителями, о том, как много он сделал и значил для меня, я достал свои записи. Но не думать не получалось. Некстати вдруг вылезло воспоминание о том, как в столице он организовал для меня посещение судебно-медицинского кабинета. Я мечтал его увидеть.

Вот он я, стриженый, аккуратный, напуганный гимназист. Я загораюсь и гасну, как лампа в коридоре, где сижу. У лампы повреждена проводка, она искрит и дает то круг света, то круг тьмы. Я волнуюсь. Меня накрывает волна эйфории от того, что я сейчас увижу. Кабинет научно-судебной экспертизы стал легендой для меня, как Грааль для крестоносцев. Его название я повторяю про себя несколько раз. Потом я цепляю к нему свое имя: «Врач кабинета научно-судебной медицины Егор Лисица». Эти мысли мне нравятся. Но потом я вдруг пугаюсь, что в посещении мне откажут, и придумываю причины, чтобы убедить их меня пустить. Поэтому не замечаю момент, когда через круг света проходит Лев Кириллович и кладет руку мне на плечо. Все улажено, пропуск есть.

Мы поднимаемся по лестнице. Я чувствую под рукой все неровности перил и хочу растянуть эти мгновения и в то же время поторопить их. Лестница кончается, за ней – коридор, линия дверей и ряд окон напротив них, в окнах садится солнце. Одна дверь открыта. Когда мы проходим мимо нее, я заглядываю в комнату. У стола стоит человек – не в халате, а в мундире чиновника. Он диктует: «По порядку приема, увольнения, подчиненности и прочих прав ведущий криминалист приравнивается к заместителю прокурора судебной палаты…»

Я разочарован. Я ждал рядов пробирок, приборов для исследования под увеличением, уродов в формалине, даже мертвых тел. Но никак не ожидал текстов для канцелярии и мундиров. Вольский заметил это и смотрел на меня с улыбкой. Я сержусь на себя. На свои иллюзии. Когда передо мной открывается еще одна дверь, я на секунду слепну. Блестят инструменты из стали, как в операционной. Блестит кафель. Блестят даже халаты на двоих у стола в центре комнаты: такие они белые. А вот то, что лежит на столе, – это без блеска. Это нечто без формы и цвета. До меня словно издалека доносится голос ЛК:

– Здесь производится резекция трупа. Метод пришел из Англии. Усовершенствовал его русский ученый, хирург Пирогов, для атласа анатомических изображений человеческого тела. При помощи пластин из стекла он снимал картину ранения, потом прямо переносил ее на пластину, как рисунок, срезав часть ткани тела.

Тут я сразу замечаю две вещи. Первое: у врачей идет пар изо рта – так здесь холодно. И второе: нечто на столе – это тело. У тела на столе нет головы. Половина головы лежит рядом, на столике из стали, ее глаза смотрят прямо в мои. В надрезе торчат кости. На ум приходит продавец-армянин на базаре в Ростове, выпустивший из рук арбуз: как арбуз треснул и как видна была в этой трещине розовая мякоть. Тут мой визит бесславно, унизительно заканчивается – обморок…

От этих воспоминаний я разозлился. К чему тогда было все это – мечты, работа с полицией? Значит, я бесполезен как криминалист, раз не могу разобраться в этой – самой важной для меня – его смерти. Черта с два, я должен! Итак, возможно, причиной послужил некий яд, который дал похожие на болезнь симптомы. Снова яд? Как и тогда, в Ростове. Но какой? Я просидел над записями не один час. Только когда буквы стали расплываться, я понял, что по лицу у меня текут злые слезы.

Под утро я внезапно крепко уснул, а когда проснулся, в темной стене светился белесый квадрат. Я не сразу понял, что это окно, в которое входила заря. Во дворе на перилах крыльца и желтой траве лежал иней. Робко крикнул первый петух. И тут же, как дуэтом, где-то очень далеко сильно ударило. Хозяйка на крыльце мелко закрестилась. Врассыпную бросилась домашняя птица – второпях я чуть было не споткнулся об этих гусей. Уже почти перед самой хатой, где разместили лазарет, мне пришлось задержаться: пестрая группа конных офицеров поворачивала к дороге. Значит, скоро уходим. Криминалист Гросс говорил, что нет ничего более печального и вредного, чем медлительный следователь. Медлить было нельзя. Взбежав на крыльцо, я сильно постучал.

Доктор уже не спал. Ходил, собирая вещи, продолжая говорить со мной.

– Я ничего не понимаю! Обычная слабость, кашель. И вдруг резкий скачок температуры, – он был явно смущен.

– Такое стремительное течение болезни – редкость?

– Когда он заболел?

– В Ростове. Несколько дней назад.

– Редкость. Но ведь заболеваемость высокая у нас – и грипп, и тиф, дизентерия…

– Но разве в вашей практике бывали такие случаи?

– Никогда. Даже дети, которые обычно хуже переносят, так не болеют и не умирают. Но симптомы все… Да ведь и анализ слизистой мокроты мы сделали только по вашей настойчивой просьбе. Несомненно, любой врач, да еще в наших походных условиях, поставил бы диагноз «инфлюэнца».

Пока он сокрушался о недостаточном количестве бактериологических лабораторий и неэффективности ранней диагностики инфекционных болезней, я думал о другом. Сделанный анализ показал наличие большого количества туберкулезных палочек. Болезнь развилась невероятно стремительно.

– Позвольте мне повторить анализ.

Сестра, не споря, выдала мне все необходимое. Флаконы с реактивами и красителями для окраски по методу Циля – Нильсена – верный способ определить туберкулез. В моем распоряжении был микроскоп с масляно-иммерсионной линзой – при сильном увеличении она давала приличное разрешение. Нашлась и бунзеновская горелка. Надо было приступать, но я медлил. Я читал статьи, где Кох описал свои лабораторные методы окраски бактериальной культуры, видел, как делается анализ, но сам проводил его впервые. Ну да что же! И шаги когда-то делать приходится впервые, а потом бежим не задумываясь. Вид моего друга-чемоданчика и удобно лежащие в руках инструменты придали мне уверенности.

«Ты, сволочь, ударил, но я тебя поймаю! Я тебя поймаю». Кажется, я даже вслух шептал это, потому что сестра пару раз взглянула с сочувствием. Наконец я увидел их – маленькие убийцы, синие, почти фиолетовые, изгибающиеся палочки Коха. Это туберкулез. Естественная причина, не яд. Но как он мог убить так быстро? Несколько недель – это невозможно! Еще одна мысль пришла ко мне, как будто заглянула в окно мимоходом, но я уже остановил ее, не дал уйти. Быстро, как мог, я сделал новую, широко обсуждаемую пробу одного американца. Результат меня поразил. Совершенно очевидно, что передо мной была смесь фильтратов культур микробактерий. Нечто редкое, но возможное. Об экспериментах по выращиванию микробов на плотных средах писал русский ученый, была такая работа… Как же ее?.. «Методы изучения патогенных организмов», точно. Жаль, я не слишком внимательно ее прочел! Значит, яд, но яд хитрый, яд-шпион. Яд, который использовал болезнь как маскировку. Конечно, я не представил бы результат данной пробы в суде. Но мне этого было достаточно.