Черный чемоданчик Егора Лисицы - Лиза Лосева

Я стал думать. Зачем такой сложный способ? Жертва не умирает сразу. Значит, важный фактор – время. Почему? Подобраться к ЛК было сложно: постоянно на виду, почти всегда не один, часто – с охраной. При любом эксцессе под подозрение попал бы ближний круг. Смерть должна быть естественной, как и задумывалось с телеграфистом. Господину Икс – зверю, как называл его ЛК, – не нужно было, чтобы началось тщательное расследование. А в случае внезапной смерти такой крупной фигуры в городе оно несомненно бы началось даже в военной обстановке. Ясно, что дело в этом чертовом портфеле и деньгах. ЛК ясно сказал, что за ним идет охота. Как он рискнул и как просчитался! Как он тогда сказал: убьем двоих одним выстрелом. А мертв он.

От злости я скрипнул зубами. Не зря же он лично формировал отряд, сопровождающий портфель! Да еще и намекал, что таким образом возможный убийца, «упалый зверь», будет под его присмотром. Значит, те же лица. Казаков-часовых, думаю, можно уже точно отбросить. Трое. Но не ясно: кто именно? Один или все?

Уже после, когда мы подходили к Екатеринодару, я вспомнил кое-что, стертое смертью Вольского. Края бумаг на моем столе немного, на пару сантиметров, но все же были сдвинуты. ЛК, заходя накануне, сложил их ровными стопками – он не терпел беспорядка. И хозяйка слышала шаги в прихожей. Шофер ЛК, который был и денщиком его, и помощником, твердо ответил, что за мной в тот вечер никто не посылал.

– Нет, не могу помочь. Ничем. В бумагах, которые вы предоставили, нет никаких сомнений. Я готов оказать вам нужную поддержку в других вопросах, но в том, о чем вы сейчас просите, никак не могу.

Молодой секретарь в ставке армии здесь, в Екатеринодаре, и я уже полчаса спорим. Чтобы показать, как ему обременителен этот разговор, секретарь поднимается и демонстративно остается стоять, опираясь на стол. Рука – на трубке телефона, красные огни звонков выскакивают то и дело: штурма города ждут со дня на день. Но я настойчив, ведь ничего другого мне не остается.

– Мне крайне важно узнать, что именно было в телеграмме, которую отправили в Ростов три недели назад. Время и точную дату я вам записал. Это вопрос действительно жизненно важный. Из-за этой телеграммы кто-то пошел на убийство. И, возможно, не одно.

Я вижу, что он колеблется, и усиливаю натиск.

– Хорошо, не зачитывайте мне переданный текст. Но о чем телеграмма? Вы же видите, – я снова подвигаю к нему мои бумаги, где сверху лежит записка от ЛК, – мне можно доверять. За меня могут поручиться.

Нет. Все бесполезно. Секретарь уже снял трубку телефона и говорит, отвернувшись в сторону. Разговор окончен. Уже у двери, когда я ищу в себе силы не хлопнуть ею слишком громко, он меня окликает:

– Постойте. Я действительно не могу вам помочь. Понимаете? Информация, которую вы просите… Не могу. Прошу простить: важные звонки.

Это отказ окончательный.

В коридоре мне на секунду кажется, что внизу шумит море. Это голоса. В холле при входе черно от голов. В гудении голосов я вдруг слышу один знакомый высокий, голос почти подростка и замечаю Шеховцева. Не ясно, зачем он тут, к тому же вокруг него солдаты. Конвой? Шеховцев придерживает за локоть незнакомого господина с разбитым лицом, в испачканном пальто. Подходя ближе, я слышу яростный спор, из которого, однако, ничего нельзя понять.

– Позвольте пустить руку, иначе нам придется и вас пригласить пройти! – конвойный серьезно зол, но и Шеховцев не уступает. Обрывки слов «явный… провокация… Ваши документы…»

Не одному мне не повезло здесь сегодня! Вот и Шеховцев сдается, отпускает локоть задержанного, отступает, замечая в толпе и меня, но явно не очень-то мне рад. А мне, наоборот, важно понять, что он делает здесь. Конвой уводит арестованного, и тот ни разу не оборачивается.

– В чем дело, Матвей?

– Ничего. Ничего такого, – Шеховцев непривычно раздражен. – Я встретил знакомого вот в таком положении – под конвоем. Случайно.

– Откуда у вас такие знакомства?

– Позвольте, это, видимо, допрос? – Шеховцев говорит со мной, сразу краснея, как только он умеет. Но мне нужно узнать, в чем дело, не до вежливости. – Вы окончательно решили переквалифицироваться в сыщики, Егор Андреевич? – Он смущен, это заметно. – Вы извините меня, вспылил. А ведь мы с вами друзья-приятели. Я расскажу, раз вы сюда вхожи, сами услышали бы позже.

Я молчу. Конечно, я вовсе не вхож сюда, но, промолчав, я узнаю, что это за интересный господин, о котором Шеховцев так печется.

– Это действительно знакомый, – продолжает Матвей, – я уверен, что узнал его. В германскую войну был отмечен за храбрость, георгиевский кавалер. Потом, после переворота, во время наступления армии он был с нами. Изволите слышать, в чем его обвинили! Но это явно чушь, ерунда.

– Нет, я не слышал, тут слишком шумно.

– Нет? – Шеховцев вполне по-дружески берет меня под руку и мы идем к выходу. – Полная ерунда! Утверждают, что он участник политических беспорядков. И вроде бы устроил глупую выходку: сорвал траурную афишу о смерти Рябоконя, плюнул.

– Уверен, что этот случай разъяснится.

На ступенях мы немного скованно попрощались.

Нерешительный крупный снег то начинался, то переставал падать – как неуверенный в себе пианист. Два аккорда – и тишина, потом снова, но наконец решился и повалил крупными неприятно сырыми хлопьями, которые тут же таяли. Настроение было под стать погоде, но мое вечное упрямство не давало покоя, ища выход. Как еще разузнать о телеграмме? Какое-то время я бродил по улицам. Мне всегда лучше думалось на ходу. Но не сработало. Разговор на повышенных тонах в ставке (и главное то, что он не дал результата), а потом эта небольшая стычка с Шеховцевым задели меня.

Возвращаясь по незнакомым узким улицам, я шел, уже почти не думая, лишь мечтая добраться до гостиницы, выспаться на настоящей удобной кровати. Поселили нас почти роскошно. Всем этим занимался Беденко – к нему перешла роль казначея. Это было в духе тех дней. Все спешили пожить на широкую ногу. Окна ресторанов в Екатеринодаре светились до поздней ночи. К парикмахерам толпились клиенты. В вестибюле нашей гостиницы шел аукцион: продавались крепкие напитки и вина по бросовым ценам – тоже привычное дело. Видно, хозяину требовались наличные деньги, и он спешил сбыть все, что можно, до отъезда, до смены власти.

В буфете я выпил горячего чаю, хотя хотелось горячего мяса. Постояльцам предлагали неплохой обед, но не было желания видеть кого-либо из моих товарищей – пришлось довольствоваться бутербродами с ветчиной и горчицей. Однако не удалось – столкнулся с Чекилевым. Я не успел ничего спросить, как он сказал, что идет за папиросами.

– Моего сорта у них нет, – он оглядывался, хлопая себя по карманам.

Официант, слышавший нас, поднося спички, с небольшой обидой сказал, что все наилучшие сорта имеются.