Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман

Розмари сумела устроиться в щенячью программу, развернутую в блоке А. Это означало, что она жила с лабрадором-ретривером, которого натаскивали на работу поводырем или сапером. Собаки были очень красивы, а маленькие щенки – умилительны. Когда рядом оказывался теплый, виляющий хвостом золотистый щенок, который лизался, кусался и просто лучился счастьем, отступало даже самое глубокое отчаяние.

Я не подходила для программы «Щенки за решеткой» – моих пятнадцати месяцев для этого было слишком мало. Сначала я расстроилась, но по здравом размышлении пришла к выводу, что все не так уж плохо. Там работало множество страдающих навязчивыми неврозами женщин, болезнь которых расцветала пышным цветом, когда они начинали дрессировать собак. В результате дрессировщицы сближались со своими подопечными, а с соседками принимались враждовать. Розмари с головой ушла в дрессировку своей собаки по кличке Эмбер. Я не возражала, потому что она обычно разрешала мне поиграть с щенком, хотя многие другие дрессировщицы такого не допускали.

Старшей в щенячьей программе была миссис Джонс, единственная женщина в лагере, которую все звали «миссис». Миссис Джонс сидела уже давно, и это было очевидно. Суровая седовласая ирландка с огромной грудью, она получила пятнадцать лет за наркотики. Поговаривали, что на воле ее жестоко избивал муж, который затем и сам умер в тюрьме. И черт с ним. Миссис Джонс была немного ненормальной, но большинство заключенных относились к ней снисходительнее, чем к остальным: за пятнадцать лет любой станет ненормальным. Время от времени в тюремных стенах звучало по несколько куплетов песни «Мы с миссис Джонс». Кое-кто из женщин помоложе называл ее ВЗ, вором в законе, и ей это нравилось. «Да, я такая… ВЗ! Я чокнутая… мне палец в рот не клади!» – говорила она, постукивая по виску. Казалось, она совершенно не фильтровала свои слова и говорила все, что приходит ей в голову. Хотя общение с миссис Джонс требовало изрядной доли терпения, мне она нравилась, как нравилась и ее откровенность.

Мне нельзя было дрессировать собак, но должна ведь была найтись подходящая работа и для меня? В Данбери существовала четкая трудовая иерархия, и я стояла в самом низу социальной лестницы. Мне захотелось попробовать себя в образовательной программе, за которую отвечала штатная преподавательница, курировавшая учителей из числа заключенных.

Несколько образованных узниц, с которыми я часто обедала, посоветовали мне туда не соваться. Хотя штатная преподавательница всем нравилась, плохая учебная программа в сочетании с угрюмыми ученицами, сидящими в классе не по своей воле, делали эту работу весьма неприятной. «Ничего хорошего». «Просто жесть». «Я сбежала через месяц». Что-то подобное я уже слышала из уст своего друга Эда, который преподавал в государственной школе в Нью-Йорке. Тем не менее я попросила определить меня в эту программу, и мистер Буторский, отвечавший за назначения, сказал, что проблем с этим не возникнет. Как выяснилось, он ошибся.

Однажды утром моя приятельница из вновь прибывших, Маленькая Джанет, нашла меня и сказала:

– Нам дали работу!

Нас определили в электротехническую мастерскую службы строительства и эксплуатации. Я расстроилась. Как же преподавание? Мне ведь хотелось давать пищу жаждущим освобождения умам отверженных!

Программу обязательного образования на время закрыли. Два класса захватила опасная токсичная плесень, покрывшая учебники, стены и мебель, из-за чего многие заболели. Говорили, что учителя из числа заключенных тайком передали плесень надежному человеку на воле, чтобы отправить ее на анализ, и написали жалобу. Штатная преподавательница, к огромному неудовольствию руководства тюрьмы, встала на сторону заключенных. Ученицы обрадовались закрытию, ведь большинство из них вовсе не хотели учиться. Так что мне пришлось работать с напряжением.

На следующий день мы с Маленькой Джанет вслед за остальными работниками службы строительства и эксплуатации пошли к большому белому школьному автобусу, припаркованному за столовой. Я уже больше месяца не покидала лагерных стен, и поездка вскружила мне голову. Когда автобус остановился у задней части тюрьмы, нас высадили среди невысоких зданий. В них были расположены мастерские – отделы транспорта, канализации, безопасности, строительства, плотницких работ, обслуживания территории и электротехники.

Мы с Джанет вошли в электротехническую мастерскую и часто заморгали – там царил полумрак. На цементном полу стояли стулья, многие из которых были сломаны, стол с телевизором и черные доски, на которых кто-то вел большой, нарисованный от руки календарь, вычеркивая дни. Были также холодильник, микроволновка и чахлый цветок в горшке. Одна из ниш была закрыта решеткой и ярко освещена – инструментов в ней было достаточно, чтобы открыть небольшой хозяйственный магазин. Облепленная профсоюзными наклейками дверь вела в небольшую контору. Заключенные быстро разобрали все исправные стулья. Я присела на стол рядом с телевизором.

Дверь распахнулась.

– Доброе утро, – сказал высокий бородатый мужчина с усталыми глазами. Не снимая бейсболки, он направился в контору.

Подруга Джанет Джойс шепнула нам:

– Это мистер ДеСаймон.

Минут через десять ДеСаймон вышел из конторы и провел перекличку. Называя наши имена, он оценивал каждую из заключенных взглядом.

– Вам объяснят, как использовать инвентарь, – сказал он. – Нарушите правила – попадете в одиночку.

Он зашел обратно в контору.

Мы посмотрели на Джойс.

– А работать мы будем?

Она пожала плечами:

– Иногда работа есть, иногда нет, это уж смотря, в каком он настроении.

– Керман!

Я вздрогнула и снова посмотрела на Джойс.

Она округлила глаза.

– Иди внутрь! – прошипела она.

Я с опаской подошла к двери конторы.

– Читать умеешь, Керман?

– Да, мистер ДеСаймон, я умею читать.

– Молодец. Читай. – Он бросил на стол какую-то брошюру. – И пусть остальные новенькие прочтут. Я проведу опрос.

Я вышла из конторы. Брошюра оказалась учебником по электрике: там рассказывалось о выработке энергии, электрическом токе и основах электрических схем. На мгновение я подумала, что такая работа требует внимательного отношения, и встревоженно оглядела своих новых коллег. Среди них была парочка бывалых вроде Джойс – до жути юморной филиппинки. Остальные же были новенькими, как и я сама. Помимо Маленькой Джанет в мастерскую попала ужасно нервная итальянка Ширли, которой постоянно казалось, что она все запорет, милая пуэрториканка Иветт, которая отсидела уже половину своего четырнадцатилетнего срока, но до сих пор знала (от силы) семнадцать слов по-английски, и миниатюрная еврейка марокканского происхождения Леви, которая, похоже, в свое время училась в Сорбонне.