Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман

В камере номер 6 царила некоторая напряженность, потому что уборку делали не все. Больную раком Мисс Лус, которой было уже за семьдесят, никто убираться не заставлял. Занимавшая одну из верхних коек пуэрториканка не говорила по-английски, но молча помогала нам с Аннет вытирать пыль. А вот спесивая полька, обитавшая на койке прямо под моей, убираться отказывалась, чем несказанно сердила Аннет. Моя татуированная приятельница из вновь прибывших убиралась спустя рукава, а затем выяснилось, что она беременна, и ее перевели на одну из нижних коек в другую камеру. Управлению тюрем судебные иски были ни к чему.

Вместо нее в камеру номер 6 поселили новенькую – крупную испанку. Сначала я использовала политически корректный термин «латиноамериканка», как меня научили в колледже, но все заключенные, вне зависимости от цвета их кожи, смотрели на меня как на ненормальную. Наконец одна из доминиканок просто поправила меня: «Милочка, мы тут зовемся испанками, испанскими цыпочками».

Эта новенькая испанская цыпочка сидела на голом матрасе верхней койки и ошалело озиралась по сторонам. Настала моя очередь вводить ее в курс дела:

– Как тебя зовут?

– Мария Карбон.

– Откуда ты?

– Из Лоуэлла.

– В Массачусетсе? Я тоже оттуда, выросла в Бостоне. Сколько у тебя времени?

Она непонимающе посмотрела на меня.

– Это означает, сколько тебе сидеть?

– Не знаю.

Тут я пораженно замолчала. Как можно было не знать свой срок? Вряд ли она меня не поняла – по-английски она говорила без акцента. Я встревожилась. Казалось, она пребывает в шоке.

– Слушай, Мария, все будет хорошо. Мы тебе поможем. Тебе нужно заполнить все формы, а всем необходимым с тобой поделятся. Кто твой куратор?

Мария беспомощно посмотрела на меня, и я в конце концов оставила ее в покое, решив, что ей поможет какая-нибудь из местных испанских цыпочек.

Как-то вечером в громкоговоритель рявкнули:

– Керман!

Я тут же побежала в кабинет мистера Буторского.

– Тебя переводят в блок Б, – бросил он. – Отсек восемнадцать! Твоей соседкой по койке будет мисс Малкольм!

В блоках я еще не была – вновь прибывшим путь туда был заказан. Почему-то они представлялись мне темными пещерами, населенными злостными преступницами.

– Ты ему нравишься, – сказала Нина, мой эксперт по тюремной жизни, которая все еще ждала перевода обратно в блок А, где она делила койку с Поп. – Поэтому и поселил тебя с мисс Малкольм. Она здесь уже давно. Плюс ты попала в отсек образцового содержания.

Я понятия не имела, кто такая мисс Малкольм, но уже узнала, что в тюрьме приставка «мисс» полагалась лишь пожилым и очень уважаемым узницам.

Собрав свои пожитки, я с опаской пошла по лестнице в блок Б, он же «гетто», прижимая к груди подушку и мешок, набитый униформой. За книгами я собиралась вернуться. Блоки оказались просторными, полуподвальными помещениями, где находился целый лабиринт бежевых отсеков, в каждом из которых проживало по две заключенных. В каждом стояла двухэтажная кровать, два металлических шкафчика и приставная лестница. Отсек 18 был расположен рядом с душевой, возле единственной стены с узкими окнами. Мисс Малкольм – миниатюрная темнокожая женщина среднего возраста – уже ждала меня, сидя на своей койке. Без лишних предисловий она перешла к делу и с сильным карибским акцентом сказала:

– Вот твой шкафчик, – она показала пустой, – а вот крючки. Вон те крючки мои, и менять мы ничего не будем. – Ее одежда аккуратно висела у стены вместе с клетчатыми штанами и бордовым халатом. Она работала на кухне. – Мне плевать, лесбиянка ты или нет, на койке возиться не позволю. Я убираюсь в воскресенье вечером. Будешь помогать мне с уборкой.

– Конечно, мисс Малкольм, – согласилась я.

– Называй меня Натали. Я застелю тебе постель.

Вдруг над стеной нашего отсека возникла светловолосая голова.

– Привет, соседка! – Это была высокая, миловидная белая девушка, которая мыла посуду в столовой. – Я Коллин! – Она с опаской посмотрела на мисс Малкольм: – Как дела, мисс Натали?

– Привет, Коллин. – Тон Натали показывал, что она вполне терпима к глупым девчонкам, но эта терпимость не безгранична. Нельзя сказать, что она была холодной или неприветливой, просто немного строгой.

– Как тебя зовут, соседка?

Я представилась, после чего Коллин спрыгнула с верхней койки и подошла ко входу в отсек, который я теперь делила с мисс Малкольм. На меня тотчас обрушился ураган вопросов: откуда у меня такое странное имя, откуда я сама и сколько у меня времени. Я старалась отвечать на все по порядку. Коллин считалась штатным художником тюрьмы и специализировалась на цветах, волшебных принцессах и красивых буквах.

Она сказала:

– Черт, соседка, я сделаю тебе табличку с именем! Покажи, как оно пишется.

Коллин рисовала таблички для всех новичков блока Б – имена на них были написаны изящным женским почерком с милыми завитушками. Другие таблички – официального вида, пластиковые, черные, с белыми буквами – были лишь у тех, кто, как Натали, некоторое время провел в тюрьме у подножия холма и лишь потом был переведен в этот лагерь.

По части соседки по койке я сорвала куш. Натали, чей восьмилетний срок уже подходил к концу, была образцом спокойствия и благородства и являлась прекрасным советчиком. У нее был сильный акцент, поэтому приходилось внимательно слушать все, что она говорила, но она никогда не открывала рот без дела. На кухне она была главным пекарем. Натали вставала в четыре утра, чтобы заступить на смену, и в основном держалась особняком, дружески общаясь лишь с несколькими латиноамериканками и коллегами по кухне. Она много читала, гуляла по беговой дорожке и писала письма, а спать ложилась рано, в восемь часов вечера. Мы мало говорили о нашей жизни за пределами тюрьмы, но она могла ответить почти на любой вопрос о жизни в Данбери. Она никогда не упоминала, почему оказалась за решеткой, а я не спрашивала об этом.

Для меня оставалось загадкой, как Натали удавалось заснуть в восемь часов, потому что в блоке Б было ШУМНО. В первый вечер там я сидела как мышка на своей верхней койке и пыталась понять, о чем перекрикиваются все населяющие эту просторную комнату женщины. Я боялась, что не сумею поспать и у меня поедет крыша от этой какофонии. Однако, как только выключили общий свет, все довольно быстро стихло, и я заснула, убаюканная дыханием сорока семи своих соседок.

На следующее утро что-то разбудило меня еще до рассвета. Сонная, сбитая с толку, я села на койке. В блоке все еще было темно, заключенные мирно спали. Но что-то было не так. Раздавались не то чтобы крики, но какие-то резкие замечания. Свесившись с койки, я увидела, что Натали уже ушла на работу. Очень медленно и осторожно я наклонилась вперед и выглянула наружу.