Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман

Около часа простояв у двери, я со скуки принялась туда-сюда ходить по главному коридору, взволнованная донельзя. Когда мое имя раздалось из динамиков – «Керман, в комнату свиданий!», – я трусцой побежала обратно. У двери меня ждала кудрявая надзирательница с накрашенными ярко-голубыми тенями глазами. Я широко расставила ноги и раскинула руки, она пальцами провела по моим конечностям, заглянула за воротник, ощупала пространство под лифчиком и под резинкой штанов.

– Керман? Первый раз, да? Он тебя уже ждет. Никаких прикосновений! – Она распахнула дверь в комнату свиданий.

В дни посещений в этой комнате расставляли маленькие столики и складные стулья. Когда я вошла, занята была примерно половина мест. За одним из столов меня ожидал встревоженный Ларри. Увидев меня, он вскочил на ноги. Я как можно быстрее подошла к нему и заключила его в объятия. Мне стало так радостно, что Ларри просиял при виде меня. Я снова почувствовала себя собой.

В начале и конце свидания посетителей можно было обнимать и целовать (без языка!). Одни надзиратели позволяли держаться за руки, другие – нет. Если у надзирателя был плохой день, неделя или вся жизнь, об этом узнавали все, кто находился в этой убогой, устланной линолеумом комнате свиданий. Здесь также всегда работали двое заключенных, которые помогали надзирателю и часами болтали с ним.

Мы с Ларри сели за маленький столик. Он молча смотрел на меня и улыбался. Мне вдруг стало неловко, и я задумалась, видит ли он во мне какие-то перемены. Затем мы начали говорить, пытаясь сразу рассказать друг другу обо всем на свете. Я рассказала, что случилось, после того как он оставил меня в тюремной приемной, а он признался, как сложно ему было тогда уйти. Он сказал, что говорил с моими родителями, что они держатся и что мама собирается навестить меня уже на следующий день. Он перечислил всех, кто позвонил ему в надежде узнать, как у меня дела, и послал запрос на добавление в список посетителей. Я объяснила, что список посетителей ограничен до двадцати пяти человек. Наш друг Тим запустил сайт www.thepipebomb.com, где Ларри публиковал всю важную информацию (включая ответы на часто задаваемые вопросы).

Мы проговорили несколько часов (по пятницам посещения разрешались с трех до восьми) – Ларри расспрашивал меня обо всех подробностях моего тюремного быта. Сидя с ним за маленьким столом, я смогла ослабить бдительность, которую не теряла все эти дни, и едва не забыла, где мы находимся, хотя и описывала все детали своей новой жизни. Рядом с Ларри я чувствовала себя самой любимой и не сомневалась, что однажды покину это ужасное место. Я снова и снова заверяла его, что у меня все в порядке, и даже просила посмотреть по сторонам – неужели другие заключенные и правда кажутся такими плохими? Он решил, что нет.

В семь сорок пять Ларри и другим посетителям настало время уходить. Сердце сжалось у меня в груди – пора было покидать пузырь любви, который успел сформироваться вокруг нашего столика. Снова увидеться мы могли лишь через неделю.

– Ты получила мои письма? – спросил он.

– Пока нет, писем не было. Здесь все происходит по тюремному времени… в замедленном темпе.

Прощаться было тяжело – и не только нам. Какая-то малышка расплакалась, не желая расставаться с мамой, и отцу с трудом удалось натянуть на нее зимний комбинезон. Пытаясь найти слова, посетители и заключенные переминались с ноги на ногу. Нам всем позволили напоследок обнять своих близких, а потом они исчезли в ночи. Более опытные узницы принялись развязывать шнурки, готовясь к обыску.

Этот ритуал, который в последующий год мне довелось повторить не одну сотню раз, никогда не менялся. Снять ботинки и носки, рубашку, штаны, футболку. Поднять спортивный лифчик и показать грудь. Показать подошвы ног. Затем повернуться спиной к надзирательнице, снять трусы и присесть на корточки, чтобы все было видно. Наконец пару раз кашлянуть, что теоретически заставит скрытую контрабанду выпасть на пол. Мне всегда казалось, что надзирательницы, отдающие приказ раздеваться, и обыскиваемые узницы были связаны исключительно холодными, деловыми отношениями, но некоторые женщины считали эти обыски столь унизительными, что отказывались от свиданий, лишь бы только не подвергаться этой процедуре. Без посещений я бы не выжила, так что я сжимала зубы и быстро проходила все нужные этапы. Таковы уж были тюремные порядки: хочешь контактов с внешним миром? Не забывай каждый раз показывать задницу.

Одевшись, я вернулась в коридор, находясь на седьмом небе от счастья после разговора с Ларри. Кто-то сказал:

– Эй, Керман, тебя вызывали по громкой связи!

Я пошла прямо в кабинет надзирателя, и он протянул мне шестнадцать чудесных писем (в том числе и от Ларри) и полдюжины книг. В тот день мне явно выпал счастливый билет.

На следующий день должна была приехать мама. Я могла только гадать, насколько ужасными были для нее последние семьдесят два часа, и переживала, что она подумает, увидев колючую проволоку, пробуждающую в человеке первобытный страх. Когда меня вызвали, я с трудом выстояла проверку, а после нее влетела в комнату свиданий и принялась искать глазами маму. Когда я увидела ее, все вокруг словно отошло на второй план. При виде меня она расплакалась. За тридцать четыре года я ни разу не видела у нее на лице большего облегчения.

Следующие два часа я почти без передышки пыталась заверить маму, что у меня все в порядке, что никто меня не обижает и ко мне не пристает, что сокамерницы мне помогают, а надзиратели обходят меня стороной. Присутствие в комнате свиданий других семей, в том числе и с маленькими детьми, напомнило мне, что мы не одни. На самом деле мы входили в число миллионов американцев, которые пытались разобраться с тюремной системой. Мама вдруг замолчала, наблюдая, как за другим столом родители играют со своей маленькой дочкой. Лицо мамы было так печально, что я мигом забыла о всякой жалости к себе. Хотя она и храбрилась в моем присутствии, я не сомневалась, что она проплачет всю обратную дорогу.

Часы, проведенные в тюремной комнате свиданий, приносили мне утешение. Они пролетали очень быстро – казалось, только там время не тянется бесконечно. Порой я совсем забывала о разношерстном населении тюрьмы, толпившемся по другую сторону двери, и это чувство сопровождало меня по несколько часов после каждого визита.

Но я осознавала, насколько тяжело моим родным видеть меня в униформе защитного цвета и представлять, что я испытываю в окружении чужих людей и надзирателей с их мощной системой контроля и наблюдения. Мне было ужасно стыдно, что я втянула их в этот мир. Каждую неделю мне приходилось снова и снова обещать маме и Ларри, что я справлюсь, что все будет хорошо. Видя их беспокойство и тревогу, я чувствовала себя более виноватой и пристыженной, чем в тот день, когда предстала перед судом – а стоять перед судом мне было очень непросто.

В тюрьме был свой ритм: периоды бешеной активности сменялись часами бездействия, как в школе или в отделении «Скорой помощи». В периоды активности разноязычные женщины встречались друг с другом, собирались в группы, спешили куда-то, бродили по коридорам, часто чего-то ждали и почти беспрестанно болтали – отовсюду доносилась ошеломительная разноголосица, захлестывающая всевозможными говорами, акцентами и эмоциями.