Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман

– И мама тоже может. Позвони ей, пожалуйста. И папе позвони, как только мы закончим говорить. Скажи им, что ты говорил со мной и что у меня все в порядке. Сама я пока не могу им позвонить. У меня еще нет возможности пользоваться телефоном. И не забудь поскорее переслать тот чек.

– Я уже его отправил. Милая, у тебя точно все в порядке? Все хорошо? Ты бы сказала мне, если бы это было не так?

– Все в порядке. Со мной в камере сидит одна женщина с юга Нью-Джерси, очень милая. Итальянка.

Мистер Торичелла прочистил горло.

– Милый, мне пора. У меня всего две минуты. Я тебя очень люблю и очень скучаю по тебе!

– Милая! Люблю тебя! Я беспокоюсь о тебе.

– Не беспокойся. Все хорошо, клянусь. Я люблю тебя, милый. Приезжай меня навестить. И позвони маме с папой!

– Позвоню, как только положу трубку. Что мне еще сделать, милая?

– Я люблю тебя! Мне пора, дорогой!

– Я тоже тебя люблю!

– Приезжай в пятницу. И спасибо, что позвонишь родителям… Люблю тебя!

Я положила трубку. В глазах-бусинках мистера Торичеллы читалось сочувствие.

– Вы у нас впервые? – спросил он.

Поблагодарив его, я вышла в коридор и вытерла рукавом нос. Я чувствовала себя опустошенной, но многократно более счастливой. Взглянув на двери запретных спален, я внимательно изучила все информационные стенды, пестревшие непостижимым количеством сведений о событиях и правилах, которые я еще не понимала. Там были расписание стирки, календари встреч заключенных с разными работниками тюрьмы, разрешения на вязание и перечень фильмов, показываемых по выходным. В эти выходные показывали картину «Плохие парни – 2».

Я избегала зрительного контакта, но женщины все равно время от времени ко мне обращались: «Ты новенькая? Как ты, милая? Все в порядке?» Большинство из них были белыми. Впоследствии я еще не одну сотню раз увидела этот племенной ритуал. Как только появлялась новая заключенная, ее племя – белые, черные, латиноамериканки или немногочисленные «другие» – тут же узнавало об этом, помогало ей устроиться и освоиться в тюрьме. Если заключенная попадала в категорию «других» – коренных американок, азиаток, арабок, – ее приветствовал разношерстный комитет самых добрых и сердобольных женщин из доминантных племен.

Другие белые женщины принесли мне кусок мыла, настоящую зубную щетку и зубную пасту, шампунь, несколько марок и письменные принадлежности, быстрорастворимый кофе, сухие сливки, пластиковую кружку и, что, пожалуй, важнее всего, шлепанцы для душа, чтобы не подхватить грибок. Выяснилось, что все это нужно покупать в тюремном магазине. Нет денег на зубную пасту и мыло? Печально. В таком случае остается лишь надеяться, что кто-нибудь из других заключенных поделится с тобой. Я чуть не плакала, принимая предметы гигиены из рук других женщин, которые все как одна заверяли меня: «Керман, все будет хорошо».

Но теперь у меня в голове роились противоречивые мысли. Бывало ли мне хоть где-то столь же неуютно, как в тюрьме Данбери? Оказывалась ли я раньше в ситуации, где просто не знала, что сказать или какими могут оказаться последствия неправильного шага? Ближайший год маячил передо мной как Роковая гора, хотя в сравнении со сроками большинства окружающих меня женщин мои пятнадцать месяцев выглядели просто жалко, и сетовать я не имела права.

Понимая это, я все равно чувствовала себя обделенной. Рядом не было ни Ларри, ни друзей, ни близких – мне не с кем было поговорить и посмеяться, не на кого положиться. Каждый раз, когда очередная женщина без зубов давала мне кусок туалетного мыла, я сначала приходила в восторг, а затем проваливалась в пучину отчаяния, вспоминая, что потеряла. Оказывалась ли я прежде на поруках незнакомцев? И все же они были добры ко мне.

Девушка, которая принесла мне резиновые шлепанцы, назвалась Розмари. У нее была молочно-белая кожа и короткие кудрявые каштановые волосы; ее озорные карие глаза скрывали толстые линзы очков. Мне сразу показался знакомым ее говор – культурный, но с типичными для массачусетского рабочего класса нотками. От Аннет я узнала, что девушка была итальянкой по происхождению. Розмари приветствовала меня уже не раз, а теперь пришла в камеру номер 6, чтобы поделиться со мной журналами.

– Я тоже сдалась добровольно. Было страшно. Но все будет в порядке, – заверила она меня.

– Ты из Массачусетса? – робко спросила я.

– Мой бостонский акцент не скрыть. Я из Норвуда, – рассмеялась она.

От ее говора мне стало гораздо лучше. Мы принялись обсуждать «Ред Сокс»[3] и ее работу волонтером во время последней сенаторской гонки Керри.

– Ты здесь надолго? – невинно спросила я.

Розмари хитро улыбнулась:

– На пятьдесят четыре месяца. За мошенничество на интернет-аукционе. Но я пойду в учебку, так что с учетом этого… – Она принялась считать, сколько ей осталось сидеть с учетом сокращения срока.

Я снова удивилась – и тому, как спокойно она призналась в своем преступлении, и тому, какой срок ей дали. Пятьдесят четыре месяца в федеральной тюрьме за жульничество на eBay?

Мне было приятно находиться в компании Розмари: ее говор, любовь к Мэнни Рамиресу, подписка на «Уолл-Стрит Джорнал» – все это напоминало о воле.

– Скажи, если тебе что-то понадобится, – велела она. – И не стесняйся, если потребуется жилетка, чтобы выплакаться. Первую неделю я рыдала не переставая.

Я сумела не заплакать в первую ночь на тюремной койке. Правда в том, что плакать мне уже не хотелось – настолько я была шокирована и измотана. Немного раньше я бочком, по стеночке добралась до комнаты с телевизором, но там крутили новости о суде над Мартой Стюарт и никто не обращал на меня внимания. Изучив книжную полку, забитую бестселлерами Джеймса Паттерсона и В. К. Эндрюс и любовными романами, я наконец нашла старый, потрепанный экземпляр «Гордости и предубеждения», вернулась на свою койку и легла, конечно же, поверх покрывала. Открыв книгу, я с радостью погрузилась в гораздо более знакомый мне мир благородной Англии.

Новые сокамерницы оставили меня одну. В десять вечера свет резко выключили, я положила Джейн Остин в свой шкафчик и уставилась в потолок, слушая гудение респиратора Аннет – вскоре после прибытия в Данбери она перенесла серьезный инфаркт и по ночам дышала с помощью аппарата. Почти неразличимая на другой нижней койке Мисс Лус восстанавливалась после лечения рака груди, в ходе которого с ее малюсенькой головы выпали все волосы. Я начинала подозревать, что опаснее всего в тюрьме внезапно заболеть.

На следующее утро меня в компании восьми других новеньких на целый день отправили на инструктаж, который проходил в самой маленькой из телевизионных комнат. В нашей группе оказалась одна из моих сокамерниц, пухленькая доминиканка, в которой удивительным образом сочетались постоянная угрюмость и готовность помочь. У нее на руке была небольшая татуировка – танцующий Мефистофель и буквы ИХ. Я робко спросила ее, не имеется ли в виду Иисус Христос – может, он защищает ее от веселого дьявола?