Оранжевый - хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме - Пайпер Керман

Она посмотрела на меня как на сумасшедшую и закатила глаза:

– Это инициалы моего парня.

Слева возле стены сидела чернокожая девушка, которая мне почему-то сразу понравилась. Грубые косички и агрессивно выдвинутый вперед подбородок не могли скрыть ее красоты и свежести. Я поболтала с ней, узнала, как ее зовут, откуда она и сколько ей нужно сидеть – эти вопросы казались мне вполне приемлемыми. Ее звали Джанет, она была из Бруклина и загремела в тюрьму на шестьдесят месяцев. Казалось, она решила, что я не в себе, раз с ней говорю.

Невысокая белая женщина в другом конце комнаты, напротив, была не прочь поболтать. Лет на десять меня старше, похожая на добрую колдунью, с всклокоченными рыжими волосами, орлиным носом и глубокими морщинами на коже, она напоминала жительницу гор или прибрежных районов. Она вернулась в тюрьму после нарушения условий досрочного освобождения.

– Я два года отмотала в Западной Вирджинии. Большая тюрьма, еда приличная. Здесь просто дыра, – довольно жизнерадостно сказала она, и меня поразило, что кто-то может вернуться в тюрьму в столь приподнятом настроении.

Еще одна белая женщина из нашей группы тоже оказалась за решеткой за нарушение условий досрочного освобождения, но она, похоже, об этом весьма сожалела, что казалось мне гораздо более объяснимым. Остаток группы составляли чернокожие женщины и латиноамериканки, которые сидели, привалившись к стенам, и смотрели в потолок или в пол. Мы все были одеты одинаково – все в этих дурацких парусиновых тапках.

Нам устроили мучительную пятичасовую презентацию всех основных отделов Федерального исправительного учреждения Данбери: финансового, телефонного, досугового, торгового, а также отделов безопасности, образования и психиатрии – такой всесторонний профессиональный охват каким-то образом выливался в поразительно низкий стандарт жизни заключенных. Выступающие делились на две категории: одни как будто оправдывались перед нами, а другие явно снисходили до этой встречи. В первую категорию попал тюремный психиатр доктор Кирк, красивый мужчина примерно моего возраста. Он вполне мог бы быть мужем одной из моих подруг. Доктор Кирк смущенно сообщил нам, что он на несколько часов приходит в тюрьму по четвергам и «на самом деле не может помочь» нам с психическим здоровьем, если только это не «экстренная ситуация». Он был единственным психиатром для более четырехсот женщин в тюрьме Данбери, и его основная роль сводилась к раздаче лекарств от психических расстройств. Словом, за успокоительными обращаться следовало к доктору Кирку.

Во второй категории оказался мистер Скотт, самоуверенный молодой надзиратель, который заставил нас играть в вопросы и ответы относительно того, что касалось основных правил межличностного поведения, и многократно призвал «не вешать нос». Но хуже всех была женщина из медчасти, мерзость которой поразила меня до глубины души. Она в грубой форме сообщила нам, чтобы мы и не думали понапрасну тратить время медиков, потому что они сами определят, больны ли мы, и при необходимости назначат лечение, но на внимание к хроническим болезням рассчитывать нечего, если только они не ставят нашу жизнь под угрозу. Я молча поблагодарила судьбу за свое хорошее здоровье. Стоило нам заболеть – и все, пиши пропало.

Когда представительница медчасти вышла из комнаты, рыжеволосая нарушительница воскликнула:

– Господи Иисусе, кто, черт возьми, нассал ей в завтрак?

Следующим к нам зашел крупный грубоватый мужчина из отдела снабжения, на лице которого красовались широченные кустистые брови.

– Здравствуйте, дамочки! – прогремел он. – Меня зовут мистер Ричардс. Я просто хотел сказать, мне жаль, что вы здесь оказались. Не знаю, что вас сюда привело, но что бы это ни было, жаль, что все сложилось именно так. Понимаю, вас этим не успокоить, но я говорю от сердца. Я знаю, у вас есть семьи и дети и ваше место дома, с ними. Надеюсь, вы здесь ненадолго.

После того как с нами несколько часов обращались как с неблагодарными и невоспитанными детьми, этот незнакомец продемонстрировал удивительную чуткость. Мы все немного оживились.

– Керман! – В комнату заглянула другая заключенная с каким-то списком в руке. – Униформа!

Мне повезло приехать в тюрьму в среду. Униформу выдавали по четвергам, и при добровольной сдаче в понедельник к четвергу одежда вполне могла завонять – особенно если потеть от волнения. Я прошла по коридору вслед за заключенной со списком и вошла в маленькую комнату, где выдавали униформу, оставшуюся еще с тех пор, когда в этой тюрьме обитали мужчины. Мне вручили четыре пары защитного цвета штанов на резинке, пять синтетических рубашек на пуговицах, на карманах которых были нанесены имена предыдущих владелиц: Мария Линда Мальдонадо, Викки Фрейзер, Мария Сандерс, Кэрол Райан и Энджел Чеваско. Кроме того, один комплект белого термобелья, колючую шерстяную шапку, шарф и перчатки, пять белых футболок, четыре пары гольфов, три белых спортивных лифчика, десять бабушкиных трусов (которые, как я вскоре узнала, теряют всю эластичность после пары стирок) и такую огромную ночную рубашку, что я, не сдержавшись, хихикнула при первом взгляде на нее – все обитательницы тюрьмы называли ее муу-муу из-за сходства с просторным гавайским платьем.

Наконец, надзиратель, молча выдававший мне одежду, спросил:

– Какой размер обуви?

– Девять с половиной.

Он подвинул ко мне черно-красную обувную коробку, в которой лежали мои личные тяжелые черные ботинки со стальным носком. В последний раз столько радости из-за обуви я испытывала разве что тогда, когда нашла на распродаже изящные туфли «Маноло Бланик», которые стоили всего лишь пятьдесят долларов. Эти чудесные ботинки казались очень крепкими и давали мне надежду обрести силу. Я влюбилась в них с первого взгляда и, широко улыбаясь, отдала надзирателю свои парусиновые тапки. Теперь я была настоящей, бывалой узницей. И чувствовала себя бесконечно лучше.

В этих ботинках я вернулась на инструктаж. Женщины из моей группы по-прежнему слушали одного человека за другим, то и дело закатывая глаза от монотонного бормотания. Место доброго мужика из отдела снабжения уже занял Торичелла – куратор, сменщик Буторского, который накануне позволил мне позвонить Ларри. Про себя я дала ему прозвище «Бормотун». Он напоминал моржа и почти никогда не менялся в лице. Я ни разу не слышала, чтобы он повысил голос, но узнать его настроение тоже было непросто – он всегда казался немного раздраженным. Он сообщил, что вскоре нас почтит своим присутствием начальница тюрьмы Кума Дебу.

Мне вдруг стало интересно: я ничего не знала о начальнице тюрьмы – женщине с весьма необычным именем. За двадцать четыре часа, проведенные в стенах Данбери, я не услышала о ней ни слова. Какая она? Как Венди Уильямс или как сестра Рэтчед?

Ни то, ни другое. Начальница тюрьмы Дебу вплыла в комнату и села напротив нас. Она была всего лет на десять старше меня, подтянутая, с оливковой кожей, весьма симпатичная – вероятно, арабского происхождения. На ней был неряшливый брючный костюм и жалкая бижутерия. Она говорила с нами в неформальной, искусственно приветливой манере, которая напомнила мне стиль речи кандидатов на выборах.