Древнейший - Роберт Энтони Сальваторе

— Вероятно, и самхаистам те земли неинтересны, — рассудил зять.

— А может, они как раз сидят на том берегу и ждут своего часа.

Брансен пожал плечами, показывая, что ему все равно. Но, зная Каллен, он понимал, что за легким расстройством из-за разительных перемен стоит нечто большее. Это было странно, если вспомнить, какую ужасную роль сыграли самхаисты в ее жизни.

— Кто знает, может быть, мир станет лучше, когда служители Самха отойдут в тень, — предположил он. — Хотя это не значит, что я отдаю предпочтение абелийцам.

— Если они не будут убивать людей, то это уже что-то значит, — ответила Каллен.

Брансен улыбнулся, довольный тем, что его слова немного успокоили ее. Он понимал внутреннее смятение женщины. Ведь перемены, охватившие всю страну, и правда были глубоки, и Брансен видел, что пока мало кто смог к ним приспособиться. Конечно, если взглянуть на события отвлеченно, то они казались скорее забавными, чем тревожными. Он заключил, что просто не сможет проиграть, потому что любой исход будет лучше, чем нынешнее положение дел!

— Встреча прошла успешно? — спросила Каллен.

— Думаю, да. Эти корабли, оказывается, из Бергенбела, единственного владения к югу от залива, которое сохранило нейтралитет в войне Этельберта с Делавалом. Мне сказали, что обе стороны платят их порту за услуги наемных каперов, причем очень дорого. Каждая, по всей видимости, уверена, что взяла Бергенбел в союзники.

Каллен кивнула в знак согласия.

— В таком случае мой ночной визит к капитану флагманского корабля раздосадует Делавала больше, чем я рассчитывал, — добавил Брансен, широко улыбнувшись.

Его улыбка стала еще шире, когда в тот же день, покидая город, троица с холма наблюдала, как бергенбелские каперы поднимают паруса и уходят из Палмаристауна на север, в просторные воды залива Короны. В ближайшей кузнице, куда путники зашли продать Дулли, не желая принуждать больного осла к дальнейшему путешествию, они убедились, что в городе только об отплытии судов и говорят. При этом народ шепотом добавлял, что это дурной знак.

— Этельберт подкупил их, — объяснял кузнец, неповоротливый краснолицый гигант с черными спутанными волосами. — Поговаривают, что на самом деле они шпионили для этого пса, изучали укрепления Палмаристауна.

— Вы ждете нападения? — спросила Кадайль.

— Готовимся к нему, — ответил кузнец. — Кто знает, что взбредет в голову этому сукиному сыну Этельберту, после того как король Делавал выдавил его из Мирианского океана.

На этом они расстались. Кадайль взяла под руку Брансена в обличье Цапли, Каллен попрощалась с Дулли.

Кузница осталась позади. Путешественники вышли на открытый участок земли, где обычно останавливались приезжие караваны, но никто не осмеливался нарушить молчание.

— Все вышло так, как ты и хотел, — наконец заметила Кадайль.

— Если бы нашелся способ сообщить Делавалу о том, что каперов перекупили на деньги идиота Иеслника, я испытал бы полное удовлетворение, — ответил Брансен, сунув руку в карман и сжав в кулаке душевный камень.

— Еще не вечер, — сказала Каллен. — Что-нибудь да придумаешь.

Все трое дружно засмеялись, но вдруг Брансен резко замолчал и стал заикаться, заметив, что они приближаются к городской страже. Вскоре Цапля и две его спутницы миновали северо-восточные ворота Палмаристауна и двинулись по дороге, ведущей к часовне Абеля, центру абелийского могущества.

В этот момент Брансена захлестнуло странное и неожиданное чувство. Внезапно поиски брата Брана Динарда, его родного отца, показались ему чем-то вполне реальным. Хотя нет, честь называться отцом Брансен решил оставить за Гарибондом. В этом свете путешествие на север представлялось прежде всего отклонением от курса, отсрочкой судьбоносного продвижения на юг. Он так зациклился на идее найти своего настоящего отца, что был готов отложить встречу с мистиками Джеста Ту и переждать с главными ответами своей жизни — точнее, боясь узнать, что таковых просто нет, — ради знакомства с человеком, который произвел его на свет.

Теперь, когда впереди был прямой и ясный путь, когда последний настоящий город остался за спиной, перспектива найти брата Динарда предстала перед ним со всей реальностью. Брансен толком не знал, к чему готовиться. Узнает ли его этот человек? Заключит ли в объятия и будет прыгать от счастья, радуясь, что сын нашел его?

«Хочу ли я этого? Не оскорбит ли это прекрасное воссоединение памяти дорогого Гарибонда? — В голове Брансена вертелись сплошные вопросы. — Как я встречу этого человека? Как встретит меня он?»

Чем больше проходило времени и чем большее расстояние отмеривал он шаткими шагами, тем сильнее терзал его главный вопрос.

«Почему? Да, почему брат Динард не вернулся ко мне?»

Каллен столько раз называла его хорошим человеком, и Брансену очень хотелось надеяться, что ответ на самый важный вопрос подтвердит это.

По улицам нижнего города спешил брат Хониг Брисболис. Он пыхтел, раздражался и, тараща глаза, требовал, чтобы все убирались с дороги. При виде явно чем-то разгневанного трехсотфунтового толстяка мало у кого возникало желание вступить с ним в перепалку. Даже стражники на воротах верхнего города при его приближении поскорее распахнули одну из двойных дверей, чтобы не задерживать самого брата Хонига.

Однако сразу за воротами монах остановился на перекрестке. Дорога направо, на юг, вела к дворцу владыки Панламариса, налево — к площади, что перед часовней Дорогих Воспоминаний. Новости же, которые он нес, имели большую, если не сказать — принципиальную, важность как для владыки Панламариса, так и для отца Мальскиннера.

— Панламарис мог бы срочно послать военные корабли на перехват, — произнес Хониг вслух, стараясь привести мысли в порядок.

Но повернул монах все равно налево, осознав, что его первейшим долгом является служба церкви, а не помещику. Он весь покрылся испариной и задыхался, однако не смел замедлить шаг.

— В чем дело, брат Хониг? — поинтересовался отец Мальскиннер, когда несколько минут спустя тот ворвался в его просторные частные апартаменты.

Хониг открыл рот, но жестокая одышка не давала ему выговорить ни слова. Он даже оперся о стол Мальскиннера, чтобы прийти в себя.

— Вы встречались с капитаном Шивейн?

Толстяк закивал, но по-прежнему не мог совладать с голосом.

— Брат Хониг?

— Они снимаются с якоря! — выговорил он наконец.

Отец Мальскиннер озадаченно уставился на гостя, затем встал из-за стола и подошел к окну, которое выходило на реку. Три капера действительно подняли паруса.

— Что это значит? — спросил он, резко повернувшись к Хонигу.

— Шивейн уходит из залива, — ответил тот.

— Но воины и припасы владыки Делавала еще даже не прибыли!