Красная глобализация. Политическая экономия холодной войны от Сталина до Хрущева - Оскар Санчес-Сибони

почти с нуля химической промышленности, которая, в свою очередь, должна была дать импульс развитию сельского хозяйства и текстильной промышленности, он также инициировал реформирование внутренней торговли и содействовал строительному буму, призванному раз и навсегда покончить с печально известной коммунальной квартирой – визитной карточкой сталинского правления [Harris 2005: 583–614][157]. Как писала экономист М. Миллер, Хрущев управлял процессом формирования советского потребителя. После того как его заменили на посту первого секретаря, ни один лидер никогда не осмеливался посадить потребителя на цепь, как это часто делал Сталин[158]. На последнем этапе существования Советского Союза как политического образования умиротворение потребителя с помощью государственных субсидий на потребительские товары сыграло в экономическом положении страны по меньшей мере такую же негативную роль, что и сильно раздутый ВПК до этого, – хотя бы потому, что первое имело более катастрофические последствия, чем второе (произошел распад СССР!)[159].

Новый акцент Хрущева на «создании изобилия потребительских товаров в нашей стране» [Whitney 1963: 79] свидетельствовал о принятии принципа «мирного сосуществования» в качестве основы внешнеполитического курса СССР. Хрущев верил в превосходство советской системы над рынком и представлял себе модель мировой экономической и политической конкуренции, которая бы смогла доказать его правоту. Союзником Хрущева в этом идеологическом предприятии был маршал Г. К. Жуков, вероятно столь же почитаемый – даже спустя десятилетие после Великой Отечественной войны – человек в Советском Союзе. Борясь за власть с Маленковым и Молотовым, первый секретарь назначил Жукова министром обороны и вскоре использовал его для ослабления внешнеполитических позиций министра иностранных дел, продолжившего сталинский курс. Первомайская речь Жукова 1955 года ознаменовала закат внешнеполитического авторитета Молотова. «Внешняя политика Советского Союза, – сказал он, – исходит из мудрого совета великого Ленина о возможности мирного сосуществования и экономического соперничества государств, независимо от их общественного или государственного устройства» [Фурсенко, Нафтли 2018: 26][160]. При этом обращение к авторитету Ленина, являясь общепринятым в советской ораторской практике, не было лишено смысла. В конце концов, наследием Ленина был не сталинизм, а НЭП, не автаркия, а золотой стандарт. Вскоре Хрущев и его внешнеполитическая команда существенно изменили курс Сталина и Молотова, добившись сближения с югославским лидером И. Б. Тито и, наконец, подписав мирный договор с Австрией. Цель этого договора заключалась в ослаблении давления Запада на советскую политическую и экономическую системы. Но в конечном счете именно эффективное экономическое и политическое взаимодействие Советского Союза с миром за пределами коммунистического блока спустя примерно три десятилетия после провала 1920-х годов придало смысл, актуальность и легитимность дискурсу о мирном сосуществовании.

С учетом господствовавших ранее представлений о «капиталистическом окружении» и неизбежности вооруженного конфликта это стало важным идеологическим сдвигом. Сталин был убежден, что капиталистические противоречия вновь ввергнут мир, а вместе с ним Советский Союз в войну. В 1930-е годы его убеждения воплотились наяву; в послевоенный период он думал только о восстановлении своей крепости. И все же, как и в 1930-е годы, это не означало автаркии – Сталин был заинтересован в развитии экономических отношений, особенно с богатыми странами, но он не хотел платить за это цену, которую требовали США: отказ от политического контроля над Восточной Европой и принятие неизвестного количества, вероятно, неприемлемых условий, связанных со столь необходимыми кредитами на восстановление.

Спустя десять лет структура международных отношений в значительной степени изменилась. После своего изначально зависящего от Америки экономического восстановления Европа и Япония все меньше позволяли США определять формат их взаимоотношений с коммунистическим блоком. Кроме того, медленное разрушение имперских связей привело к ситуации, когда европейские державы должны были искать новых поставщиков сырья, а колонии приобрели право выбирать для целей собственного развития индустриальных партнеров. В контексте распадающихся двусторонних схем экономического взаимодействия: Европа / Япония – США и колония – метрополия – значение Советского Союза для всех стран, кроме Соединенных Штатов, повысилось. Сделавшаяся популярной стратегия экономической триангуляции привела к интеграции Советского Союза в мировую экономику.

Определенную роль в изменении курса сыграла чувствительность Хрущева к меняющемуся контексту. Однако было бы не совсем корректно объяснять поворот к «мирному сосуществованию» исключительно персональными качествами первого секретаря и его приходом к власти[161]. Как известно, такого развития событий не ожидал никто, что принято отмечать во всех историографических источниках по этому вопросу, и, вероятно, бессмысленно рассуждать о том, имел ли такой неосталинист, как Молотов, какой-либо разумный шанс захватить бразды правления в тот конкретный момент советской истории. Примечательно, что большая часть крупных игроков в советском руководстве были готовы в какой-то степени демилитаризовать как внутреннюю, так и внешнюю политическую экономику Советского Союза – после периода позднесталинских заморозков наступил период постсталинского консенсуса[162].

Относительно – по советским меркам – благопристойная борьба за власть между Маленковым и Хрущевым в годы коллективного руководства велась не из-за принципиальных разногласий по поводу того, в каком направлении вести советскую экономику, а из-за вопроса о роли в управлении этой экономикой Коммунистической партии [Gorlizki 1995: 1-22]. Хрущев, как и Сталин до него, использовал для политического маневрирования конфронтационный и алармистский язык, отстаивая вместе с тем широко разделяемые центристские позиции[163]. Что касается общей направленности экономических реформ и международной политики, то можно констатировать наличие широкого (с некоторыми различиями в его деталях) консенсуса относительно реформирования сельскохозяйственного сектора, демилитаризации и общего смещения акцента с тяжелой промышленности на стимулирование роста в легкой промышленности[164]. Важно отметить, что этот консенсус постепенно двигался вниз по бюрократической лестнице. Многие должностные лица соответствующих министерств усердно искали для международного экономического взаимодействия новые возможности, продвигая советскую продукцию за границу и упорно работая над инфраструктурой, необходимой для сохранения стремительных темпов коммерческого роста[165]. Далее мы разберем тезис о готовности в 1960-е годы Хрущева и других, стоящих на более низких уровнях бюрократической иерархии должностных лиц, учиться и подражать капиталистическим практикам для того, чтобы завоевать место на иностранном рынке.

Господствующий ныне в советской международной политической и экономической деятельности принцип мирного сосуществования получил свое научное обоснование в процессе создания (или перерождения) Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) в 1956 году. Большое значение имело назначение директором этого института проверенного соратника Анастаса Микояна А. А. Арзуманяна[166]. Этот вуз был преемником Института мирового хозяйства и мировой политики Е. С. Варги (ИМХиМП), который играл ведущую консультативную роль в период сталинского правления[167]. Задачи, ставившиеся перед ИМЭМО и ИМХиМП, были, по существу, одинаковы: «обязать Институт мировой экономики и международных отношений информировать директивные органы о новых процессах в экономике и политике капиталистических стран» (из апрельского