Красная глобализация. Политическая экономия холодной войны от Сталина до Хрущева - Оскар Санчес-Сибони

Советском Союзе[148]. Но сила антикоммунизма в промышленно развитых странах сделала Сталина чрезмерно осторожным в коммерческих вопросах. С одной стороны, он хотел расширения торговли и уволил Меньшикова с поста главы Министерства внешней торговли за неспособность проявить инициативу и решительность в достижении этой цели[149]. С другой стороны, внешний контроль, неясные директивы и склонность к обвинениям подавляли инициативу, которая способствовала бы формированию гибкости, столь желанной для Сталина. Вместо этого члены Политбюро, как и сотрудники Министерства внешней торговли, действовали в рамках рабочих групп и в тесном контакте с Политбюро[150]. Страх перед индивидуальными ошибками переполнял систему.

Можно привести в качестве примера робкое сближение советских и японских бизнесменов. 29 октября 1951 года советский министр иностранных дел А. Вышинский и Меньшиков, бывший тогда еще министром торговли, попросили Политбюро утвердить список советских торговых представителей в Японии для встречи с группой японских бизнесменов и членов парламента. Они должны были предложить восстановить торговлю, которую обе страны вели друг с другом до войны: обмен кораблей и других японских товаров на древесину и уголь[151]. Предпринявшие первый шаг японцы пригласили советских торговых представителей в Осаку или Кобе для проведения переговоров. Микоян, демонстрируя крайнюю осторожность, о которой он забудет, как только умрет Сталин, советовал отказаться от поездки, апеллируя к тому, что иностранная пресса подхватит эту тему и представит Советский Союз как страну, имеющую особый интерес к торговле с Японией – тривиальное событие, которое в иностранной прессе будет часто интерпретироваться как подрывная деятельность[152]. Он сомневался в том, что американцы или правительство премьер-министра С. Ёсиды дадут зеленый свет развитию торговых отношений, но тем не менее советские торговые представители должны были ознакомить японцев с советскими экспортными товарами, каталогами, списком заинтересовавших советское руководство импортных товаров, а также изучить японский рынок. Поскольку японцы также страдали от проблемы платежного баланса, они должны были быть знакомы с бартерной системой, которую предлагал СССР и которая исключала доллары и другую твердую валюту[153]. Несмотря на всю осторожность и рассудительность, в конце концов советские представители все сделали не так. Им пришлось договориться о повторной встрече, потому что японцы задавали такое количество вопросов, что их несчастные гости, не зная, как ответить, и связанные инструкциями, определяющими узкий спектр разрешенных тем, решили еще раз проконсультироваться с Политбюро. Самое серьезное обвинение, выдвигаемое впоследствии против них Сталиным, – отсутствие попыток расспросить японцев и выяснить их намерения. Не имея никаких доказательств, пресса все же напишет об инициативе со стороны СССР, что, как будет утверждать Микоян, не соответствовало действительности и не было политически выгодным[154]. Представителям предстояло получить выговор, хотя причина его неясна: возможно, они были слишком осторожны; возможно, они были недостаточно осторожны.

Приманка и подмена: мир после Сталина

В 1950-е годы советская внешняя и экономическая политики, кажется, претерпели радикальные изменения. Это десятилетие также ознаменовалось сменой кремлевского руководства. Легко сложить эти два события и прийти к простому выводу: личность имеет значение, но в автократичном Советском Союзе личность – это все. Ученым было несколько сложнее сделать виновником идеологию, поскольку идеологические предпосылки Советского Союза не изменились по своей сути, равно как и, если уж на то пошло, в общем и целом, личности, занимавшиеся советскими делами. Но, безусловно, дискурс оставался марксистским и мессианским, поэтому для историков холодной войны идеология оставалась важной категорией исследования этого периода[155]. Если СССР является автаркией, а его руководство заинтересовано в сохранении статус-кво, изменения внутри этой страны могут быть либо инициированы ее лидерами, либо вызваны какой-то внутренней системной причиной. Но, как мы увидели, советское руководство не отказывалось от участия в том, что оно называло «международным разделением труда», и ни в малейшей степени не было заинтересовано в автаркии. В отличие от почти всех стран аналогичного уровня развития, СССР никогда не объявлял дефолт по долгу – за исключением дефолта по царским обязательствам, – и, как мы увидели, во время Великой депрессии советская внешняя торговля была относительно экспансионистской. Советское руководство неустанно следило за международными политическими и социально-экономическими тенденциями, остро ощущало место Советского Союза в этом мире и, безусловно, понимало ситуацию лучше, чем Государственный департамент США. Другими словами, личности и идеология были не ограниченными и неизменными, но явственно, как это было в межвоенное время, реагирующими на происходящее в мире. Трансформации советской политики были не просто сменой караула в стенах Кремля. Неожиданный триумф американской международной либеральной системы в течение следующего десятилетия подорвал почти все возникшие в 1945 году аспекты мировой политики и экономики. Опасения относительно новой депрессии и системного краха ушли навсегда, а вместе с ними исчез и фундамент, на котором Сталин возвел свою крепость. То, что его план 1930-х годов оказался неактуален, означало, что его преемникам снова придется импровизировать, но на этот раз уже с большим институциональным бременем, чем тот, что был унаследован вождем в конце 1920-х годов[156]. Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, даже в марксистском граде на холме.

Вскоре после смерти Сталина стало ясно, что его руководство было реальным препятствием для проведения новой политики, над которой другие советские должностные лица и лидеры размышляли в течение многих лет [Хлевнюк, Горлицкий 2011: 224–226]. Одним из них был Хрущев, которого, как оказалось, переполняли идеи относительно дальнейшего развития быстро индустриализующегося предприятия, каким был Советский Союз. На сентябрьском пленуме ЦК КПСС 1953 года Хрущев, которого изберут там же первым секретарем, определил некоторые новые направления политики, которые должны были способствовать развитию сельского хозяйства и советской экономики в целом. Это привело к переходу от ориентации на тяжелую промышленность к ориентации на рост производства потребительских товаров [Whitney 1963:79-149]. С этого момента правительством будут предприниматься попытки – долгое время откладываемые Сталиным – ослабить жесткое подавление потребления в советской экономике. Как утверждал Хрущев, в сталинское время «у нас не было средств для быстрого, одновременного развития тяжелой промышленности, сельского хозяйства и легкой промышленности… Сейчас все предпосылки есть» [Whitney 1963: 83]. На протяжении всего своего правления Хрущев постоянно подчеркивал этот момент на партийных заседаниях, пребывая в поиске способов рационализации управления экономикой и увеличения производства потребительских товаров.

От этой политики больше всего выиграли чрезмерно эксплуатируемые крестьяне, которые в конце концов увидели, что условия торговли между городом и деревней изменились в их пользу. Но на реформировании сельского хозяйства Хрущев не остановился. Наряду с тем, что первый секретарь способствовал развитию